Как только рука Рафаэля стала заживать, он тут же вернулся к наброскам черным сланцевым карандашом и белилами для новой ватиканской станцы, где работами по его настоянию руководил Джулио. Кость, сломанная головорезом, которого нанял Себастьяно, быстро срасталась стараниями папского лекаря и Маргариты, приготовившей старинное снадобье по семейному рецепту.

Три дня и три ночи после памятного свидания Рафаэль не выходил из мастерской. Работы накопились горы. С наступлением темноты, когда все уходили домой, Донато приводил Маргариту и возвращался за ней каждое утро, до прихода учеников и того часа, когда ее помощь требовалась в пекарне. Огромный дом на Виа деи Коронари пустовал в ожидании хозяина. Там появлялись только Джулио, который продолжал ухаживать за Рафаэлем, и Елена, убиравшая в комнатах на тот случай, если Рафаэлю вдруг вздумалось бы вернуться под собственный кров.

– Вам что-нибудь принести?

Джулио поднял глаза. Он сидел в кабинете Рафаэля в кругу золотистого свечения масляной лампы и вот уже четверть часа ломал голову над полным глубокого смысла сонетом Данте из «Новой жизни». Он уже трижды его прочитал и был рад поводу отвлечься.

– Нет, спасибо, – ответил он стоявшей рядом Елене.

Она подошла поближе, и Джулио закрыл книгу, положив тяжелый том, переплетенный в красную кожу, на колени. Неожиданно для себя он подумал, что при таком освещении Елена удивительно хороша какой-то теплой, уютной красотой. В ней не было углов и резких линий, какие он наблюдал у натурщиц, напротив, она, казалось, вся состояла из мягких изгибов и закруглений. Большие ясные серые глаза с темными ресницами и четко очерченные полные губы так и просились на холст. Ему захотелось нарисовать с нее одну из фигур для фрески «Бракосочетание Амура и Психеи» для виллы Киджи.

– Вы читаете Данте? – спросила она, разрушив очарование.

– Пытаюсь, но без особого успеха, – улыбнулся он. – Рафаэль понимает в этом гораздо больше моего. А вы знакомы с сочинениями Данте?

Елена задумалась и отвернулась.

– До того как попасть сюда, я вела совсем иную жизнь, – обронила она. – Но вы, зачем он вам? Едва ли Данте поможет вам в живописи.

Искреннее выражение ее лица подсказало Джулио, что она не подшучивает над ним. Ей действительно интересно.

– В своих работах мы часто обращаемся к античным или библейским сюжетам, историям о любви и утратах, какие вдохновляли Данте. Рафаэль считает, что живописец не должен просто воссоздавать чувства. Он говорит, что настоящий художник обязан пропустить их через себя, понять не хуже, а может, даже лучше, чем автор сюжета, и только после этого писать.

Ничего подобного явно не приходило ей в голову, но Джулио заметил, что сказанное вполне доступно ее пониманию. Елена подошла еще чуть ближе, а он продолжал стоять на месте, вежливо глядя ей в лицо. Она окинула взглядом ряды кожаных корешков за креслом, в котором он сидел.

– Так считают все художники?

– Нет, не все. До того как попасть в мастерскую Рафаэля, я имел дело с некоторыми художниками. Так вот они говорили, что не стоит выкладываться ради публики, которая все равно ничего не поймет.

– Но синьор Рафаэль не разделяет этого мнения?

– Он никогда не писал на публику, равно как не стремился к совершенству. Он работает так, как велит ему сердце, и воссоздает окружающее со всей искренностью, на которую способна его кисть.

– Вы, должно быть, тоже прекрасный художник, раз Рафаэль так доверяет вам в работе.

– Я и не мечтаю сравниться с ним, – честно ответил Джулио. – Он гений. Он придумывает и создает целые образы и сцены, множество персонажей в мельчайших деталях. Его же помощники просто исполняют то, что он им показывает.

– Но в таком случае разве не вы даете им жизнь?

– В какой-то мере да, – согласился он с гордой улыбкой.

– Как ужасно то, что с ним произошло! Хвала Всевышнему, что он послал вас ему на помощь. Ведь на вас держатся все эти заказы, пока он не поправится полностью! Если бы не вы, мастерскую уже разнесли бы в щепки.

– Спасибо за похвалу, но у синьора Рафаэля немало других помощников, не менее одаренных, чем я. Только они работают с ним намного дольше меня и куда более опытны.

– Но не им он доверил свое жилище! Он рассказал мне о том, что вы для него сделали, не оставляя его ни на мгновение в мастерской, завершая за него заказы и делая эскизы для того, чтобы передать потом другим его ученикам!

Непривычный к лести, Джулио неуклюже кивнул. Он действительно делал все то, о чем говорила Елена: приносил эскизы к Рафаэлю на проверку, передавал новые якобы выполненные самим мастером, ученикам и помощникам – словом, все, что было необходимо для успешной работы мастерской.

– И это все происходило в то время, когда он потерял веру в других художников, – продолжала Елена. – По-моему, синьор Романо, ему очень с вами повезло. И в мастерской, и здесь, в его доме.

Она повернулась, чтобы выйти из кабинета. Джулио хотел было возразить, что из них двоих повезло именно ему, но по выражению ее лица, светившегося восторгом и обожанием, увидел: она просто хотела, чтобы этот вечер завершился для него приятно.

Папа Лев, восседавший с царственным достоинством на троне под балдахином, вялым взмахом руки отпустил своего легата. Позади понтифика невозмутимо стоял широкоплечий паж, державший неизменный серебряный поднос с нежнейшими засахаренными лакомствами, одно из которых понтифик не преминул отведать с превеликим удовольствием. Когда Папа отправил в рот последний кусочек, в дверях появился его облаченный в пурпур кузен Джулио, которого сопровождали два священника пониже рангом, в черных рясах. Кардинал Джулио деи Медичи остановился перед двоюродным братом, сцепив за спиной руки. Он был моложе понтифика и гораздо миловиднее. Джулио знал об этом своем преимуществе и пользовался им при каждом удобном случае. Выпученные глаза с сизыми мешками отечных нижних век и объемистое чрево делали Льва значительно старше его тридцати девяти лет.

– Дорогой кузен, угощайтесь, – предложил Пала, дрогнув круглыми щеками.

– Благодарю, Ваше Святейшество, не стоит. Я и так уже утром нарушил пост.

Лев удивленно засмеялся.

– Я тоже, ну и что? Это же сласти!

Джулио подумал, что родич его ничуть не изменился. Ничто: ни молитвы, ни богослужения, ни обязанности, возлагаемые на понтифика, – не могло отвратить его от еды. Для Льва папское достоинство не было заслугой Оно стало даром за то, что он был Медичи, сыном Лоренцо Великолепного. Он предоставил мериться силами другим, более тщеславным персонам.

– Зачем же ты явился сюда, если не для того, чтобы вкусить плодов моего благосостояния?

Джулио склонил голову.

– Я бы вкусил плодов, но иного рода.

Ответ был прямым и быстрым. Папа вытер рот шелковым платком и, не глядя, бросил его за спину, уверенный в том, что другой паж подберет тряпицу. Лев завидовал молодости и красоте кузена и оттого все чаще нуждался в его присутствии. Он так же относился и к Рафаэлю, чья свежая, приятная глазу наружность напоминала о благословениях, которых сам Лев был лишен. Только Рафаэль был нужен понтифику и для того еще, чтобы его гений преобразил замкнутый мир папского двора, наложив неизгладимый отпечаток на убранство Ватиканского дворца.