Едва девушка успела запихнуть картину за буфет и спрыгнуть с табуретки, как в комнату явилась Марфа. Волосы ее стояли дыбом, как иголки у рассерженного ежа, и даже фиолетовые цветы на кофте взвихрились, как при сильном ветре.

– Нет, вы подумайте, а? – возмущалась она. – Хотят выгнать меня из мастерской и отдать ее Васючевскому! Ну и что с того, что я не платила три года? Во-первых, не три, а всего два с половиной! И во-вторых, у Васючевского уже есть мастерская, я точно знаю. Только он поселил на ту площадь свою тещу из Оренбурга, а теперь жалуется на всех углах, что ему негде работать. А все его жена, эта ехидна, эта сколопендра, эта пробивная льстивая гадина!

Полина быстро налила в чашку остывшего чая и протянула Марфе. Та выпила залпом, как водку, после чего плюхнулась на стул и поглядела осмысленно.

– Простите мою настойчивость, – заговорила Полина, незаметно поглядев на часы, – но я очень заинтересовалась судьбой Аркадия Летунова. Скажите, а давно он умер?

Марфа помолчала немного, потом порылась в бумагах на столе и протянула черно-белый буклет.

«Выставка произведений Аркадия Летунова» – было напечатано на обложке простым шрифтом. А чуть ниже и мельче стояло: «1946–1985».

Когда он умер, Полине было три года. И именно тогда, как знала Полина, они с мамой уехали из Санкт-Петербурга в маленький провинциальный город. Определенно ее жизнь как-то связана с этим человеком!

– Отчего он умер? – требовательно спросила она.

– Ужасная история! – Марфа отвела глаза. – Его убили грабители. Представляете, залезли сюда, в мастерскую. Очевидно, Аркадий Глебович вернулся неожиданно, застал их на месте преступления, пытался задержать, ну и…

– Их нашли? – перебила Полина.

– Кого? – недоуменно спросила Марфа.

– Грабителей. Милиция расследовала дело? Вы, как родственница, должны знать точно…

– Но я… – Глаза у Марфы забегали. – Слушайте, а что вы все спрашиваете? – В голосе у нее появились визгливые истеричные нотки. – Если хотите купить картину, то выбирайте. Только поторопитесь, а то музей закрывается!

– Какой еще музей? – усмехнулась Полина. – Где написано, что здесь музей?

– Может у меня быть обед? – уже закричала Марфа. – Торчу тут как проклятая целыми днями, чаю попить некогда! А еще выселить грозятся! Но я знаю, откуда ветер дует, во всем виновата жена Васючевского, эта змея подколодная, эта льстивая…

Про жену Васючевского гостье было совершенно неинтересно.

Полина ехала в маршрутке и думала о своем детстве. Они с мамой жили в небольшом захолустном городке, в деревенском доме с печкой. Маленькой Полине очень нравилось смотреть, как папа колол дрова, как смолистые поленья разлетались по двору, нравился запах свежего дерева. Нравилось слушать, как огонь гудит за печной дверцей. Ей казалось, что там поселился страшный дракон, потому что мама строго-настрого запретила дверцу открывать. Полина прижималась к маме и затихала, глядя на языки пламени, когда мама сама ее открывала и подбрасывала дрова. Мама думала о чем-то, рассеянно гладя дочку по голове. И так сидели они в полутьме, пока не приходил с работы отец. Он был шумный и веселый, включал одновременно свет, музыку и телевизор, щекотал Полину, подбрасывал ее в воздух. Полине это не очень нравилось, но девочка терпела, чтобы не огорчать папу.

Летом по выходным они ходили на стадион, папа играл в футбол. Полина очень любила болеть, то есть кричать «Серега, давай!» и «Судью на мыло!».

Так прошло три года. Мама стала еще более грустной. Иногда она тяжко вздыхала и хваталась за бок – бледная, с мелкими капельками пота на лбу. К осени Полина должна была идти в школу, так что они с мамой ходили по магазинам, покупали ранец, тетрадки и карандаши. Мама даже оживилась немного. Но как-то днем вдруг легла на кровать и затихла. Полина испуганно жалась в углу. Пришел папа, долго ждали «Скорую», а потом Полина услыхала незнакомое слово «аппендицит».

Полину взяла к себе соседка, а на рассвете пришел папа с чужим подергивающимся лицом, бросил с порога «не спасли!» и заплакал. Полина спросонья заревела тоже.

Оказалось, маму давно беспокоили боли, но она, как заявили врачи, преступно небрежно относилась к своему здоровью и не обращалась в поликлинику. С тех пор и кончилось Полинино относительно счастливое детство.

Водитель высадил Полину на улице Рубинштейна, перед дворовой аркой. Перебежав грязный и мрачный двор, Полина влетела в подъезд, одним духом взбежала на четвертый этаж и нервно надавила на кнопку звонка.

Кира Яковлевна открыла почти сразу, как будто стояла под дверью. Испуганно взглянув на Полину, она отстранилась:

– Что с тобой? За тобой кто-то гонится?

Полина, не отвечая ни слова, прошла в ее комнату, остановилась на пороге, уставилась в угол между окном и книжным шкафом.

Да, она не ошиблась. Именно здесь сидела ее мать, позируя художнику Летунову. Высокое полукруглое окно и простой книжный шкаф, коричневые с золотом тома Льва Толстого – все в точности так, как на той картине.

С тех пор прошло двадцать шесть лет, но в комнате почти ничего не изменилось. Именно здесь, у соседки, сидела ее мать на последних месяцах беременности – светящаяся, счастливая, наполненная своим ожиданием…

– Да что с тобой? – повторила Кира Яковлевна, остановившись за ее плечом.

– Вот здесь она сидела… – проговорила Полина, ни к кому не обращаясь, просто озвучивая собственные мысли, – здесь сидела моя мама…

– Конечно, девочка! Она здесь очень часто сидела, – недоуменно подтвердила Кира Яковлевна. – Не понимаю, почему это так тебя взволновало…

И тогда Полина повернулась к ней, посмотрела прямо в глаза и потребовала:

– Кира Яковлевна, расскажите мне все, что вы знаете про Летунова!

– Про кого? – переспросила старушка, и глаза ее забегали.

– Про художника Летунова. Про Аркадия Глебовича Летунова. И не делайте вид, что вы не понимаете, о ком я вас спрашиваю.

Кира Яковлевна вдруг как будто еще больше постарела. Опустила голову, подошла к оттоманке и устало опустилась на нее, глядя в пол прямо перед собой.

– Ты все узнала… – проговорила она без всякого выражения.

– Не все, но кое-что я действительно узнала, – подтвердила Полина. – Вы расскажете мне остальное.

– Она очень любила его… – выдохнула Кира Яковлевна едва слышно.

– Мама? Любила Летунова? – повторила Полина, и как будто пелена спала с ее глаз.

На самом деле она почти сразу поняла, что без большого чувства там не обошлось, потому что все портреты похожей на Полину женщины просто дышали любовью. Только любовь могла создать то прозрачное золотистое свечение, которое излучало лицо ее матери на картинах Летунова. Но в мастерской она решила, что художник любил ее мать, а выходит, что чувство было взаимным…