— Почему женщина может хотеть разделить постель с мужчиной?

— Потому что моя мягче твоей.

Она бросила на него быстрый взгляд. Недоносок. Он сомневается, и это значит, что ей придется убеждать его. Он не хочет играть главную роль в соблазнении.

— Это правда, — сказала она. — Но я не так уж много спала в вашей. Возможно, моя все же лучше в конце концов.

Она в сердцах отвернулась, но он поймал ее за руку и прижал к своей груди. И затем его губы заставили ее почувствовать переполняющую, горячую, рвущуюся наружу страсть. Она обняла его, потому что ощущала, как у нее слабеют колени, обняла его, потому что не могла иначе. И он не прекращал своей атаки, заставляя ее желать, почувствовать то же, что и он, и. Боже милостивый, ему это удалось.

Она почти сползла на пол, когда он ее отпустил. Он не заметил этого. Он отошел от нее, его лицо горело от волнения. Он уселся на кровать и обхватил руками голову. Но когда он опять посмотрел на нее, она тяжело вздохнула. У него снова был жестокий взгляд, один из тех, которых она так боялась.

— Ты все еще будешь уверять, что хочешь меня? Если она скажет «да», он заставит ее поплатиться; она знала, читала это в его взгляде. Но если она скажет «нет», то, похоже, он начнет уличать ее во лжи, и сейчас, еще чувствуя на губах вкус его губ, она не была уверена, что «нет» будет правдивым ответом. В любом случае она проигрывает — или выигрывает. Однако выиграть — поступиться своей гордостью, вот почему план Милдред — обоюдоострый меч. Она поняла теперь, что ей придется не слишком притворяться в той роли, которую она выбрала.

Он ждал спокойно, давая ей время выбрать. Она приняла решение. Она должна пройти через все, чего бы ей это ни стоило.

— Я все еще хочу вас, мой господин.

Мгновение он молчал. Как будто бы потерял дар речи. Потом он хрипло проговорил:

— Мне нужно доказательство.

Меньшего она от него и не ожидала. Ровена медленно двинулась вперед, расстегивая на ходу свой корсет. Она сняла его, когда приблизилась к Уоррику. Блузу она расстегивала уже медленнее. По правде говоря, она была заворожена его видом, потому что у него на лице отражались все его чувства, по мере того как она раздевалась; к ней вернулось ощущение силы, она почувствовала себя более уверенно.

Она сбросила свою блузу на пол, оставшись лишь в нижней рубашке, носках и туфлях. Чтобы снять туфли, она не наклонилась, а, напротив, поставила ногу высоко на кровать, совсем рядом с Уорриком. У последнего тут же перехватило дыхание. Он наклонился и, подхватив ее, рванул к себе. Ее колени оказались прижаты к его бедрам, ее спина невольно изогнулась, когда он прижался лицом к ее мягкой груди.

Это было возбуждающее объятие и затронуло какую-то нежную струну в ней. Потому что он больше не двигался. Он просто застыл, прижав ее к себе. Она обвила руки вокруг его головы, уже совсем не уверенная в том, что играет роль, потому что чувствовала: очень правильно, вот так обнимать его.

Потом он поднял голову и, сказал:

— Поцелуй меня.

Она поцеловала его, обняв ладонями за щеки, невинным и лишенным страсти поцелуем, но он выдержал это не более трех секунд. Его губы заставили ее рот открыться, он облизывал ее языком внутри вокруг губ, и затем проникая глубже в рот.

Уоррик откинулся на спину, увлекая ее за собой, затем перевернулся, чтобы быть над ней, прижимаясь к ней тесно своим мужским орудием, и ее пульс участился, все внутри перевернулось, и сердце забилось гулкими ударами. Она обхватила его голову руками, цепляясь пальцами за волосы. Ей нужно за что-то держаться, потому что поднимающаяся волна чувств уже захватила ее всю.

Она удивилась, когда он вдруг приподнялся, но это лишь для того, чтобы снять с нее нижнюю рубашку. Теперь она лежала перед ним обнаженная, его взгляд обжигал, затем он стал медленно гладить ее по животу, снизу вверх, приближаясь к ее груди. Он захватил одну грудь ртом и, облизывая языком сосок, пытался губами обхватить ее всю.

У нее перехватило дыхание и бессознательно она выгнула спину, приподнимаясь к его губам, как бы прося еще.

Она даже вскрикнула, протестуя, когда он остановился и выпрямился. Но на лице его не оказалось торжествующей улыбки. Его желание было так велико, что сейчас не до мелких радостей мести.

Он тяжело дышал. Его глаза не отрывались от нее, пока он старался содрать с себя одежду. Нарядная туника порвалась от резкого движения. Ровена села, пытаясь помочь ему развязать шнурки. Но ее пальцы так дрожали, что она только затянула узел. Наконец его мужское орудие оказалось между ними, обнаженное, горящее, и ей казалось самой естественной вещью на свете обхватить его руками.

Он втянул губами воздух, прежде чем выдохнул «нет», и, взяв ее руку в свою, прижал к кровати, и она не замечала уже ничего, кроме жара, охватившего ее. Свободной рукой она схватила его за зад, настолько, насколько ей хватало сил, чтобы поторопить его. Но он приподнялся и захватил в плен и эту руку, также прижав ее к кровати, но она не могла ждать дольше.

— Сейчас — пожалуйста, Уоррик, сейчас! — попросила она, на этот раз без его команды, и просьба ее была выполнена незамедлительно.

Он вошел в нее. Она раскрылась для него. Он двигался часто и быстро. Она закричала, достигнув вершины раньше, чем он, и продолжая вместе с ним, и это было настолько сильно, что она почти теряла сознание.

Она плавала в растянувшемся чувстве удовлетворенности, когда, немного погодя, услышала, как он говорит:

— Интересно бы знать, это я развлекаюсь на досуге по собственному желанию или ты провоцируешь меня на такое сумасшествие?

Ровена только улыбнулась.

Уоррик был еще там. Когда Ровена проснулась на следующее утро, он лежал с ней рядом в своей широкой кровати, хотя и не спал. У нее появилось чувство, что он наблюдал уже некоторое время за ней, пока она спала, и это смутило ее. Уоррик выглядел слишком серьезным.

— Вы должны были разбудить меня, мой господин, и послать меня выполнять мои обязанности.

— Я должен? Почему, когда одна из твоих обязанностей по твоему собственному выбору — находиться именно здесь, где ты и находишься.

Румянец разлился по ее щекам.

— Значит ли это, что я могу переложить на кого-нибудь другие свои обязанности?

— А, — сказал он, как будто внезапно поняв. — Теперь мы имеем мотив, по которому ты предпочла мою кровать.

— Нет — работа, которую я выполняю ежедневно, пока не утомляет меня.

— Пока? — Он нахмурился, взгляд его переместился на ее живот и стал ледяным. И все же голос его продолжал оставаться мягким. — Понятно. Ты еще раз доказала свою непроходимую тупость, напомнив, что носишь моего ребенка, которого украла. Однако теперь ясно, что это другая причина, которая объясняет твою внезапную страсть ко мне, не так ли? Или ты будешь говорить, что у тебя не было и мысли договориться со мной насчет бэби?