– Зиновий Петрович… – торопясь, начинаю говорить. – Я припомнил еще кое-что. Снаряды на кораблях… Вам ни о чем не говорят попадания в «Аврору» во время Гулльского инцидента? Отсутствие разрывов?

Рожественский уничтожающе смотрит на меня. Прямо как солдат на вошь… Борода колышется на ветру, отчего черты лица приобретают жутковатый оттенок. Глаза навыкате словно говорят: «И ради этого ты, щенок, оторвал меня от воспитания команды? Да я тебя сейчас…» Тем не менее ответ довольно спокойный:

– Отсутствие детонации, молодой человек, было обусловлено неимением броневой преграды перед снарядами. «Аврора» не обладает броневым бортом… У вас все ко мне? – Он оборачивается в сторону рубки, порываясь обратно.

– Не все, Зиновий Петрович… – говорю я, и адмирал нехотя останавливается. – После оценки японцами повреждений «Микасы» выяснится, что треть двенадцатидюймовых снарядов, попавших в японского флагмана… – киваю на носовую башню, – просто не разорвалась, ваше превосходительство! И это только самый большой калибр, про малые я понятия не имею!

Ожидаю яростной бури в ответ: сейчас начнет орать, топать ногами, менять цвет лица… За борт попытается выкинуть, в конце концов!.. На всякий случай начинаю прикидывать пути отхода из тупика, оглядывая пространство вокруг. Бежать особо некуда. Разве сигать прямо в море…

Однако ничего подобного не происходит. Рожественский ненадолго задумывается, после чего выдает, к моему изумлению:

– Это вполне объяснимо, молодой человек… – Он смотрит на меня, как на нерадивого школьника. – «Миказа» не покрыт броней по самый клотик, а бронебойные снаряды имеют надежную детонацию, лишь преодолевая броневой пояс!

Чувствую, что говорю сейчас что-то не то. Или не так… Давай же, Слава, дай ему понять как-то! Уходит ведь!

Рожественский и впрямь намерен завершить разговор. Вновь оглядывается назад, где переминаются штабные. Еще секунда-другая, и к этому разговору больше не вернуться…

– Зиновий Петрович, «Микаса» получит около тридцати попаданий крупного калибра в первые пятнадцать минут! И адмирал Того все это время будет стоять на мостике, даже не в боевой рубке… – Рожественский удивленно поворачивается ко мне. – Так вот, Зиновий Петрович, он не получит ни царапины! А «Микаса» останется не то что на плаву… – Налетает порыв ветра, и я повышаю голос, пытаясь его перекричать: – Он даже из боя ни на минуту не выйдет! Наш же «Суворов»… – я обвожу рукой вокруг, – после такой порции превратился в костер…

Несколько секунд мы молча пересекаемся взглядами. Не знаю, что видит в моих глазах Рожественский… В его – читается лишь звериная ярость. И… отчаяние? Мне не кажется?..

Наконец понемногу его отпускает.

– Вы подозрительно осведомленно владеете информацией… Для невоенного человека! – вытирая лоб рукавом, немного отодвигается от меня адмирал. – Какова ваша профессия в… – Он запинается. – У вас, там?.. – не найдя нужного слова, произносит он наконец.

– Инженер… – немного расслабляюсь я. – Что касается моих знаний, Зиновий Петрович… Предстоящему сражению, именуемому у нас Цусимским… – делаю ударение на «у нас», – будут посвящены книги. Созданные в том числе участниками тех событий. Поскольку… – На этом месте приходит моя очередь запинаться. Но, собравшись с силами, заканчиваю: – Поскольку оно явилось самым страшным разгромом русского флота за всю его историю. Как в прошлом, так и в будущем, ваше превосходительство! Хоть предстоит еще не одна война впереди…

Последнее я наверняка зря приплел… Не стоило. Однако ему сейчас не до «прекрасного далека»… Спорить готов!

Рожественский угрюмо молчит. Офицеры сопровождения, отпустив матросика, переминаются возле башни. Так-то лучше… И вообще, кажется, я начинаю тебя немного… узнавать, Зиновий Петрович. Скор ты на расправу, как посмотрю, да отходчив быстро!

Молчание затягивается, и неожиданно вспоминаю еще кое-что:

– Зиновий Петрович, я электрик по специальности… – торопливо говорю. – Позвольте мне…

– Нет. – Он угрюмо мотает головой. – Не позволю. На корабле хватает специалистов. Рассказывайте о снарядах, и как можно подробней!

Выкладываю все, чем владею. Про тридцатипроцентную влажность, возможную ненадежность взрывателей и целехонькие корабли японцев… С небольшими отверстиями в бортах. Сбиваясь, говорю про сырые тропики, не забыв упомянуть про «Бородино» и старшего артиллериста…

– Интересно… – перебивает адмирал…. – Откуда вам про это известно? – Вид у него задумчивый. – По вашему рассказу, с «Бородино» никто не уцелел? – Взгляд пристальный.

– Аполлоний Михайлович поделился…

– Продолжайте дальше!

Под конец рассказываю про попадание в «Микасу» в непосредственной близости от мостика и что будь тот разрыв посильнее… На этом месте Рожественский не выдерживает:

– Достаточно!.. – Кулаки у него сжимаются, в глазах вновь вспышки. – Не имею причин вам не доверять… Пока не имею, господин Смирнов!.. – Он делает ударение на слове «пока», начиная шевелить челюстью. – Однако русские бронебойные снаряды… – он стучит по ограждению борта, – до сей поры считались лучшими в мире!

Лучшими-то лучшими, только вот… Я все сказал, в общем…

Рожественский гневно разворачивается и, прихрамывая, быстро ковыляет к членам своего штаба. Оставляя меня один на один с волнующимся морем и невеселыми мыслями. Провожаю взглядом удаляющуюся фигуру, и в моей душе начинает шевелиться что-то… Похожее на жалость?.. Ветер подхватывает края кителя, делая его похожим на подраненную птицу… Большую такую, грозную, но… Подбитую и хромую.

До меня доносится раздраженное:

– Почему вы еще здесь, господин де Колонг? Без меня на мостик подняться не можете?..

Что здесь скажешь? Как уж есть… Разговор оставляет дурной осадок, если не сказать грубее… Мне так и не ясно – поверил мне главнокомандующий либо счел сказанное откровенными бреднями.

Пытаясь успокоиться, я оборачиваюсь к морю, пользуясь выгодным обзором: пока мы мило беседовали на глазах всего мостика, отряд броненосцев каким-то образом умудрился выстроиться во фронт. Почти ровная линия кораблей дымит куда-то малым ходом. Зачем? А как же стрельбы? По ком палить?..

Громкий металлический скрежет заставляет обернуться. Огромная двенадцатидюймовая башня неожиданно пришла в движение и медленно, будто нехотя поворачивается, поднимая орудия.

Эй, эй?.. Подожди, а? Вспомнив не самые приятные ощущения от более мелкого калибра, я торопливо покидаю место титаниковского рандеву. Пробегая под стволом, я слышу из просвета:

– Башня вправо!.. Вправо, остолбень мухоблудский!.. Где право?..

Конструкция замирает и с натугой начинает скрипеть обратно.

Невольно улыбаюсь. Что-что, а ругаться здесь умеют как надо… Есть чему поучиться. Если бы еще стрелять могли, да маневрировать – цены бы таким морякам не было!