на следствие; теперь

Тебя крестом и богом заклинаю,

По совести мне правду объяви:

Узнал ли ты убитого младенца

И не было ль подмена? Отвечай.

Шуйский.

Клянусь тебе…

Царь.

Нет, Шуйский, не клянись,

Но отвечай: то был царевич?

Шуйский.

Он.

Царь.

Подумай, князь. Я милость обещаю,

Прошедшей лжи опалою напрасной

Не накажу. Но если ты теперь

Со мной хитришь, то головою сына

Клянусь – тебя постигнет злая казнь:

Такая казнь, что царь Иван Васильич

От ужаса во гробе содрогнется.

Шуйский.

Не казнь страшна; страшна твоя немилость:

Перед тобой дерзну ли я лукавить?

И мог ли я так слепо обмануться,

Что не узнал Димитрия? Три дня

Я труп его в соборе посещал,

Всем Угличем туда сопровожденный.

Вокруг его тринадцать тел лежало,

Растерзанных народом, и по ним

Уж тление приметно проступало,

Но детский лик царевича был ясен

И свеж и тих, как будто усыпленный;

Глубокая не запекалась язва,

Черты ж лица совсем не изменились.

Нет, государь, сомненья нет: Димитрий

Во гробе спит.

Царь (спокойно).

Довольно; удались.

(Шуйский уходит.)

Ух, тяжело!.. дай дух переведу…

Я чувствовал: вся кровь моя в лицо

Мне кинулась и тяжко опускалась…

Так вот зачем тринадцать лет мне сряду

Всё снилося убитое дитя!

Да, да – вот что! теперь я понимаю.

Но кто же он, мой грозный супостат?

Кто на меня? Пустое имя, тень –

Ужели тень сорвет с меня порфиру,

Иль звук лишит детей моих наследства?

Безумец я! чего ж я испугался?

На призрак сей подуй – и нет его.

Так решено: не окажу я страха, –

Но презирать не должно ничего…

Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!

КРАКОВ. ДОМ ВИШНЕВЕЦКОГО

САМОЗВАНЕЦ и pater ЧЕРНИКОВСКИЙ.

Самозванец.

Нет, мой отец, не будет затрудненья;

Я знаю дух народа моего;

В нем набожность не знает исступленья:

Ему священ пример царя его.

Всегда, к тому ж, терпимость равнодушна.

Ручаюсь я, что прежде двух годов

Весь мой народ, вся северная церковь

Признают власть наместника Петра.

Pater.

Вспомоществуй тебе святый Игнатий,

Когда придут иные времена.

А между тем небесной благодати

Таи в душе, царевич, семена.

Притворствовать пред оглашенным светом

Нам иногда духовный долг велит;

Твои слова, деянья судят люди,

Намеренья единый видит бог.

Самозванец.

Аминь. Кто там?

(Входит слуга.)

Сказать: мы принимаем.

(Отворяются двери; входит толпа русских и поляков.)

Товарищи! мы выступаем завтра

Из Кракова. Я, Мнишек, у тебя

Остановлюсь в Самборе на три дня.

Я знаю: твой гостеприимный замок

И пышностью блистает благородной

И славится хозяйкой молодой –

Прелестную Марину я надеюсь

Увидеть там. А вы, мои друзья,

Литва и Русь, вы, братские знамена

Поднявшие на общего врага,

На моего коварного злодея,

Сыны славян, я скоро поведу

В желанный бой дружины ваши грозны. –

Но между вас я вижу новы лица.

Гаврила Пушкин.

Они пришли у милости твоей

Просить меча и службы.

Самозванец.

Рад вам, дети.

Ко мне, друзья. – Но кто, скажи мне, Пушкин,

Красавец сей?

Пушкин.

Князь Курбский.

Самозванец.

Имя громко!

(Курбскому)

Ты родственник казанскому герою?

Курбский.

Я сын его.

Самозванец.

Он жив еще?

Курбский.

Нет, умер.

Самозванец.

Великий ум! муж битвы и совета!

Но с той поры, когда являлся он,

Своих обид ожесточенный мститель,

С литовцами под ветхий город Ольгин,

Молва об нем умолкла.

Курбский.

Мой отец

В Волынии провел остаток жизни,

В поместиях, дарованных ему

Баторием. Уединен и тих,

В науках он искал себе отрады;

Но мирный труд его не утешал:

Он юности своей отчизну помнил

И до конца по ней он тосковал.

Самозванец.

Несчастный вождь! как ярко просиял

Восход его шумящей, бурной жизни.

Я радуюсь, великородный витязь,

Что кровь его с отечеством мирится.

Вины отцов не должно вспоминать;

Мир гробу их! приближься, Курбский. Руку

– Не странно ли? сын Курбского ведет

На трон, кого? да – сына Иоанна…

Всё за меня: и люди и судьба. –

Ты кто такой?

Поляк.

Собаньский, шляхтич вольный.

Самозванец.

Хвала и честь тебе, свободы чадо!

Вперед ему треть жалованья выдать. –

Но эти кто? я узнаю на них

Земли родной одежду. Это наши.

Хрущев (бьет челом).

Так, государь отец наш. Мы твои

Усердные, гонимые холопья.

Мы из Москвы, опальные, бежали

К тебе, наш царь, – и за тебя готовы

Главами лечь, да будут наши трупы

На царский трон ступенями тебе.

Самозванец.

Мужайтеся, безвинные страдальцы, –

Лишь дайте мне добраться до Москвы,

А там Борис расплатится во всем.

Ты кто?

Карела.

Казак. К тебе я с Дона послан

От вольных войск, от храбрых атаманов,

От казаков верховых и низовых,

Узреть твои царевы ясны очи

И кланяться тебе их головами.

Самозванец.