Я в любом случае предпочла бы тюремный срок этому позору. Саша совсем меня не знает, раз посмел такое предложить. Не просто сбросить с небес на землю, а еще и потоптаться как следует на моем самолюбии. Неужели я такая старая? И так плохо выгляжу, что меня можно бросить вот здесь, как вышедшую из моды тряпку, которая годится только для того, чтобы мыть ею полы?!

– Что с тобой? – спросил он заботливо и развернул меня к окну, чтобы видеть мои глаза.

На этот раз я не играла, по моему лицу действительно текли слезы. Он принялся меня целовать со словами:

– Это лучше, чем сидеть в тюрьме…

– Ради чего… или ради кого ты все это делаешь? – не выдержала я.

– Ради тебя, – поцелуи стали настойчивее. – Только ради тебя… ради нас…

В окна квартирки било солнце, да и мрак в моих мыслях рассеялся, и я наконец разглядела, какие у него глаза. Это оказались глаза отъявленного негодяя, человека без совести, карьериста до мозга костей. Настолько темные, что в радужной оболочке еле угадывался зрачок, и такие же ледяные, как вода в глубоком омуте, у самого его дна. Александр Иванович Козелков давно уже не жил, он решал проблемы. И плевать ему было на то, что какая-то баба закончит свою одинокую жизнь в чужой стране, в глубокой нищете.

Мне с трудом удалось взять себя в руки. Я даже отвечала на его поцелуи, и только сознание того, что я собираюсь его кинуть, придавало мне силы.

Видимо, я так хорошо играла, что Саша мне поверил. И даже повеселел. С его лица, как лавина со снежного склона, сошло выражение деловой озабоченности. И тут же проглянул горный рельеф: прямой нос с легкой горбинкой, почти горизонтальная линия бровей, скошенный подбородок. Четкие безжалостные линии, опасный участок трассы, с которого так легко сорваться в пропасть. Еще немного – и я бы в нее летела.

Этим же вечером мы сделали свои звонки. Он – отчитаться о выполненном задании. Упертая баба сломалась. А я позвонила львенку, чтобы услышать в трубке его отчаянный голос:

– Гера, все плохо! Если ты завтра же не вернешься в Москву, я вынужден буду объявить тебя в розыск! И ты вряд ли уже останешься на свободе! Ты и так вряд ли останешься…

– Что случилось?

– Нашлась свидетельница. На этот раз все всерьез. Я проверил. Завтра до конца рабочего дня ты должна быть у меня в кабинете на допросе. В связи с открывшимися в деле новыми обстоятельствами. Гера, ты меня слышишь?

– Да. Я буду.

– А может, тебе не возвращаться?

– Ни в коем случае!

– Но ты же понимаешь, как все серьезно!

– Да, я понимаю.

– Мы оба сядем, – с отчаянием сказал он. – Да может, это и к лучшему.

Он готов разделить мою участь! А я готова его расцеловать. Любовь есть, ее не может не быть. Есть на свете что-то хорошее, не только подлость и предательство. И я его за это отблагодарю. Я его отпущу.

Но сначала мне просто надо вернуться…

На следующий день я разыграла маленький спектакль. Сказала любимому, что хочу побаловать его эксклюзивными пирожными, и отправилась в кондитерскую на углу, демонстративно прихватив дамскую сумочку с кошельком, где лежала мелочь, и накинув на плечи ветровку, которую мы купили вчера вечером, пройдясь по магазинам. Вряд ли Саша знал, что стоящий в шкафу чемодан почти пуст, там лишь пара книг для тяжести да куча ненужных тряпок. И то единственное платье, в котором я была в ресторане. Но я все равно ни за что его больше не надену, лучше выброшу. Оно свою роль уже сыграло, это платье для одного лишь акта той драмы в трех отделениях, что я поставила в Барселоне. Прилет-развод-отлет. Но Саша этого не знает, хотя и был ее главным действующим лицом. И что в моей сумочке кроме кошелька все это время лежали загранпаспорт и обратный билет в Москву, он тоже не знает. Ему не пришло в голову отобрать у меня документы, он просто решил не выпускать меня из виду.

Я оставила Сашу без сожаления, и мне было наплевать, что с ним будет дальше, как сложится его карьера. Я никогда не нападаю первой, но всегда отвечаю, когда мне наносят удар. Иногда не сразу, но всегда больно.

Было раннее утро, город просыпался, но кондитерская уже открылась. И пирожные, которые туда только-только привезли, были наисвежайшими. У меня голова закружилась от запаха сдобы, а желудок заурчал, и возникло чувство, будто кто-то сжимает его когтистой лапой, а потом ненадолго отпускает, чтобы следующая атака была еще мощнее.

Я вдруг «почувствовала себя плохо». Настолько плохо, что мне пришлось вызвать «Скорую». Саша еще нежился в постели в ожидании пирожных, когда я мчалась в городскую больницу, минуя пробки. Как только я поняла, что могу проскочить поворот на аэропорт, мне сразу полегчало. Врач, слава богу, немного говорил по-английски, а я кое-как знала испанский, но главное, у меня было заготовлено заманчивое предложение на международном языке общения: конверт с деньгами в тайном отделении сумочки, о котором Саша тоже, разумеется, не знал. Предложенная мною сумма была настолько внушительной, что водитель «Скорой» сам поймал мне такси и заботливо усадил в машину. Они даже не спросили, зачем мне это надо. Кризис сделал людей сговорчивыми. Настолько сговорчивыми, что они готовы ради денег нарушать должностные инструкции, тем более я иностранка. Да еще русская, а о них все так и говорят: безбашенные. Мчась в такси по направлению к аэровокзалу, я с удовольствием представляла, как Саша мечется по городу, тщетно пытаясь разыскать меня на больничной койке, а потом в морге. Это займет у него много времени. Гораздо больше, чем мне понадобится, чтобы пройти необходимые формальности на границе. Я представляла Сашино лицо, застывшее на нем выражение отчаяния, когда мой милый несолоно хлебавши будет уходить из очередного медучреждения, и ликовала. Что, щенок, получил?

Для него окажется неприятным сюрпризом, что я не умерла. Он еще какое-то время будет надеяться на благополучный исход своей миссии, особенно после того, как поговорит с хозяйкой кондитерской, очаровательной дамой средних лет, вызвавшей для меня «Скорую помощь». Я лепетала, что я одинокая состоятельная иностранка, готовая оплатить лечение в частной клинике, лишь бы мне помогли. И что мне очень и очень плохо. И показывала на сердце, а заодно на желудок и печень. Сердобольная дама, наверное, подумала, что я вчера перепила. С нами, русскими, это случается и никого не удивляет.

Регистрация уже заканчивалась, когда я влетела в здание аэровокзала. Я еще раз порадовалась, что загодя купила билет. Меня беспрепятственно пропустили через границу, самолет тоже не задержали, погода была чудесная, а рейс регулярный. Телефон я опять отключила. Мне больше не хотелось слышать Сашин голос. А потом это и вовсе потеряло смысл: самолет поднялся в воздух. Через четыре часа мы заходили на посадку, в Москве в отличие от Барселоны накрапывал дождь, но настроение у меня все равно было прекрасное. Хотя я едва успела.

Я влетела в кабинет львенка, когда рабочий день почти закончился, и сразу принялась извиняться. Он не отвечал, просто на меня смотрел. Он смотрел на меня так, что я простила миру всю его жестокость, львенок вымолил прощение за всех предателей и подлецов одним только взглядом, хотя он был очень и очень долгим. Я даже потеряла счет времени. Он смотрел на меня и молчал, и я видела, как он на глазах взрослеет. Передо мной сидел Ярослав Борисович Глебов, следователь отдела по расследованию особо важных дел СУ СК РФ по Московской области, ни больше ни меньше. Уф-ф, сколько заглавных букв! И Глебов мой сидит, весь такой важный, главный. Ему предстоит допросить подозреваемую в тяжком преступлении и взять ее под стражу, если нынче же все подтвердится.