– Я постараюсь сделать все как можно быстрее, – сказала она, и Гевин, не открывая глаз, понял, что она устраивается поудобнее и даже слегка раскачивается из стороны в сторону, как делают игроки в гольф, готовясь нанести удар клюшкой.

Затем она сделала резкий глубокий вдох и с силой сжала ручки кусачек. Их мощные челюсти легко прорезали кожу, но замерли, наткнувшись на кость. Видимо, задача оказалась труднее, чем ей казалось. Она слегка сменила позу, покрепче уперлась ногами в пол, а руки сместила к самым краям рукояток, чтобы увеличить давление. На сей раз она, похоже, вложила в действие всю свою силу, потому что раздался характерный хруст – металл дробил кость. Этот хруст показался Гевину удивительно громким, словно ему ломали не палец, а бедренную кость, и он открыл глаза.

Его отрубленный палец лежал на полотенчике, а из культи ручьем лилась кровь. Секунды две он не чувствовал боли, но потом боль его буквально ошеломила. Ничего подобного он в жизни не испытывал. Его просто тошнило от боли. Незнакомец, отпустив наконец левую руку Гевина, взял отрубленный палец и бросил собаке; та поймала его на лету и отбежала в уголок под заснеженное окошко.

Женщина, достав из аптечки бинт, умело, крест-накрест, перебинтовала изуродованную окровавленную руку Гевина и крепко завязала концы. Теперь в кровь Гевина так и хлынули эндорфины, и острая боль сменилась головокружением и новым приступом тошноты; все покачивалось у него перед глазами. А женщина сменила повязку: она сложила из марли мягкую подушечку, аккуратно приложила ее к тому месту, где прежде был палец и откуда лилась кровь. Она прикрепила подушечку пластырем к ладони Гевина, затем снова хорошенько перебинтовала руку и точно так же завязала концы бинта. Мужчина взял уже испачканное полотенце для рук, тщательно стер со стола капли крови, а само полотенце швырнул в мусорный бачок. Женщина убрала бинт и пластырь в аптечку и вместе с кусачками сунула в ящик буфета. Затем она подошла к Гевину и протянула ему на ладони две таблетки, в другой руке она держала маленькую чашечку кофе.

– Это парацетамол, – сказала она. – К сожалению, ничего лучше мы предложить не можем.

Гевин сунул таблетки в рот и запил их кофе.

– А теперь, – сказал мужчина, – нам пора уходить.

Гевин решил, что речь идет об их уходе, о том, что они уйдут и оставят его в этом прекрасном доме одного; но они и не думали вставать, и тут до него дошло, что незнакомец имел в виду его, Гевина.

– Куда же я пойду? – растерянно спросил он.

– Вставай. Уже и так поздно.

Они подали ему те самые ботинки, которые он носил все последние семь месяцев. И то самое пальто, которое он столько же времени почти не снимал. И ботинки, и пальто вычищены не были и пахли просто отвратительно. «Странно, – удивился Гевин, – как я раньше не замечал такого жуткого запаха? Наверное, просто притерпелся».

Его вывели из дома через парадную дверь и усадили на заднее сиденье черного «БМВ». Снегопад все продолжался, и теперь густой снег валил прямо-таки стеной. Боль в искалеченной руке опять начинала терзать Гевина, и он не сразу обратил внимание на то, что женщина в машину не села. Незнакомец занял место за рулем, и автомобиль уже отъехал от дома, когда Гевин осознал, что женщина с ними не едет, и почувствовал себя виноватым: ведь он с ней так и не попрощался, и теперь они, возможно, никогда не увидятся. Несмотря на то что она с ним сделала, ему вдруг стало ужасно грустно.

Понять, куда именно они едут, было совершенно невозможно. За ветровым стеклом в круговерти снежных хлопьев был виден лишь все расширявшийся световой туннель, да сбоку время от времени мелькали освещенные окна домов; иногда впереди возникал яркий свет встречных фар, но затем автомобиль вновь окутывала тьма, на фоне которой плясали в лучах дальнего света бесчисленные снежинки. Похоже, они миновали какое-то селение, потом еще одно, но Гевин уже почти ни на что внимания не обращал. Его вселенная была теперь ограничена пределами автомобильного салона. Эндорфины в кровь больше не поступали, видимо, запас их окончательно иссяк, а боль в изуродованной руке была столь оглушительна, что Гевин с трудом сдерживался, когда машина подпрыгивала и виляла из стороны в сторону на ухабистой проселочной дороге. Он старался держать руку в максимально удобном и щадящем положении, но все же не выдержал и заплакал. Раньше ему никогда не доводилось плакать от боли.

Ему было так плохо, что он оказался не в силах понять, сколько времени они провели в пути. Может, полчаса, а может, часа два или три. Наконец они все же остановились, и Гевин решил, что сейчас увидит ту самую железнодорожную насыпь, где его нашел незнакомец, но перед ним была улица, по обе стороны которой светились окна домов.

Незнакомец выключил двигатель, вылез из машины, обошел ее кругом и открыл заднюю дверцу.

– Ну вот мы и на месте.

Гевин вытер мокрые глаза тыльной стороной ладони и выбрался наружу. Ему было мучительно холодно. На земле лежал слой снега в три или четыре дюйма глубиной. Гевин удивился, что им удалось преодолеть весь путь на приличной скорости и без каких бы то ни было сложностей.

Незнакомец захлопнул у него за спиной дверцу автомобиля и приказал:

– Следуй за мной.

Видимо, отчасти из-за терзавшей его боли, а отчасти из-за кромешной тьмы и слепящего снега Гевин не сразу понял, где находится, пока не увидел знакомые ворота поместья Рукери. Он тут же испытал острое желание развернуться и уйти прочь. Ему не хотелось видеть никого из членов своей семьи. И еще меньше хотелось рассказывать им, что он пережил за минувший год. Впрочем, вполне возможно, они давным-давно считали его мертвым, подумал он и тут же понял, что развернуться и пойти прочь не сможет. Ему также стало ясно, что вернуться в машину незнакомец ему ни в коем случае не позволит, а если он в таком состоянии окажется под открытым небом, то этой ночи ему не пережить, если он немедленно не попросит кого-нибудь о помощи.

– Смотри, – велел ему незнакомец.

И он увидел, что они стоят на лужайке, а перед ними ярко освещенные французские окна, и шторы на них не задернуты. Наверное, подумал Гевин, родители свой дом продали, потому что он увидел за окном какого-то старика, передвигавшегося с помощью ходунков и явно направлявшегося туда, где у них раньше была столовая. Гевин невольно сделал пару шагов в сторону дома, и ужасная мысль вдруг пришла ему в голову: а что, если он пробыл у незнакомца и его жены какое-то невероятное количество лет, подобно герою одной волшебной сказки, и его родители давно уже мертвы? Но старик преспокойно уселся за стол лицом к окну, и Гевин понял, что смотрит на родного отца. Только с отцом явно что-то произошло; то ли на него так подействовал перелом бедра, который случился почти год назад, то ли что-то еще более серьезное. Гевину казалось, что отец за эти месяцы как бы усох, уменьшился раза в два и постарел лет на двадцать.

Он сделал еще шаг по направлению к дому и увидел, что теперь во главе стола сидит его мать – на том самом месте, которое всегда занимал отец. По одну сторону от нее сидел Лео, а по другую – Сара, которая выглядела какой-то непривычно покорной. Рядом с Сарой Гевин увидел девочку-подростка, тоненькую, гибкую, темноволосую, и догадался, что это, должно быть, Элли. В последний раз он видел ее два года назад. Софи и Аня тоже сидели за столом и о чем-то оживленно беседовали, а вот Дэвида что-то не было. Да и места за столом для него, похоже, не предусмотрели.