— Мне к обеду надо быть в больнице, а я в Бердске живу. Это что же, ехать домой и сразу обратно?

— Простите, я не знал… — Кофе она сварила отменный. — Болеет кто-нибудь?

— Да дед у меня… — Произнесла она беспомощно. — Дед у меня отморозил пальцы.

Дедом она называла мужа, это я понял. Но что-то он там залежался в больнице: июль на дворе. На всякий случай я поддержал дежурную: зимы у нас суровые, я, помню, в детстве приморозил пальцы на ноге, до сих пор ноют на холод. Помните, небось, какую обувку таскали после войны?

Дежурная кивнула:

— Помню…

Получилось у нее жалостливо. Она явно искала утешения. Может, и с кофе потому так ко мне спешила.

— Я утром звоню домой. Я всегда утром звоню, у нас телефон у соседки. Веранды рядом, крикни, дед сразу слышит. А тут говорит мне: нет деда, увезли деда. Куда, говорю, увезли! А в больницу. У меня аж сердце захолонуло. Что, кричу, сердце? Да нет, говорит, ты успокойся. Просто деда к хирургу свезли, пальцы он на руках поморозил. Ты после дежурства беги в больницу, там недалеко, сама поспрашиваешь, узнаешь. Видишь, вот как оно.

— Не понимаю, — сказал я, отставляя пустую чашку. — Когда ваш дед отморозил пальцы?

— Утром, — дежурная скорбно опустила глаза. — Я же говорю, звоню утром соседке, у нас веранды рядом…

— Что значит утром? Сегодня утром?

— Ага, — в усталых глазах дежурной таилось непонимание, беззащитность, испуг. — Я звоню, а соседка: ты успокойся, дескать, пальцы он поморозил…

— Он на морозильной установке работает?

— Да ну вас, — отмахнулась дежурная испуганно. — Я и не слышала про такую. Он у меня баньку топит по средам, всегда почему-то по средам. Сколько раз говорила, топи как люди, по субботам топи. А он любит по средам, такой у него день. И греется. Заляжет на полке и греется. И зимой греется, и летом, ему все равно. И вчера так лег, а утром, нате вам, отвезли к хирургу.

— Может, сломал руку? Не отморозил.

— Да ну вас. Я тоже так думала.

— Ну, не сломал, обжег. Или ошпарил там. В баньке-то.

— Да отморозил. Говорят, отморозил. Я до хирурга дозвонилась, отморозил. Оттяпают теперь пальцы.

— Так уж сразу оттяпают?

— А чего? — возразила дежурная с каким-то непонятным мне вызовом. — Хирург сам сказал, будет резать пальцы.

Я не знал, как ее успокоить. Врачам виднее, в конце концов.

Конечно, виднее, она не спорит.

Дежурная разгорячилась.

Дед у нее смирный, пенсии радуется, почти не пьет. Она подозрительно повела носом, но бутылки я предусмотрительно спрятал. Истопит баньку, погреется. Ей, наверное, давно хотелось выговориться. Жил и жил, век так живи, только вот эти письма…

— Какие письма?

— Ну да, вы же не знаете, — виновато потупилась дежурная, — дед вдруг письма стал получать. Много писем.

— От родственников?

— Да где у него столько? — дежурная быстро оглянулась на дверь и подошла поближе. — Я тоже сперва подумала — от родственников. А там каждый день штук по десять, даже из Вашингтона. Откуда у него в Вашингтоне родственники?

— По десять? Из Вашингтона?

— Ага. Я соседей стала стесняться. Говорила сперва, мол, дальние дядьки отыскались у деда. А какие там дядьки? То баба пишет, вместе, мол, жили, зачем забыл? То мужик какой-то, ссылается, на Вятке шли по одному делу. А из Вашингтона который, тот непонятно, не по-нашему, но тоже, чувствуется, с обидой. Все с обидой, с жалобой, с просьбами, — дежурная смотрела на меня круглыми желтыми глазами. — У одного дом сгорел, другой судится, третья денег просит, зачем, мол, забыл? А я деда знаю, он всю жизнь у меня под боком, да и что мы кому отправим — у деда всего-то пенсия, а я дежурю. В Вашингтон, наверное, и не отправишь? — спросила она неожиданно. — Хоть по миру иди, что отправишь? Хорошо, я Юрию Сергеевичу пожаловалась. Тоже, родственники!.. Он сказал: разберемся, и разобрался, видать, никто больше не пишет. Дядька был настоящий в Казани, и тот перестал писать. Вот как! А тут такое, пальцы на руках поморозил… — Она опасливо перекрестилась. — Небось, весь Бердск уже знает.

— Разобраться надо, — хмуро кивнул я. — Но вы сперва все-таки сходите к хирургу.

— Вот я и собираюсь.

— А пакет вы принесли? — кивнул я. Мне хотелось отвлечь дежурную от печальных мыслей. — Я проснулся, а под дверью пакет.

— Какой пакет?

— А вон…

— Да нет. Я не приносила. Это, может, программа. Вы ведь к Юрию Сергеевичу приехали?

— В некотором смысле…

Дежурная вздохнула. Но женщина она оказалась отзывчивая, сварила еще чашку кофе, даже принесла спички. И, ушла, наконец.

Я закурил и устроился в кресле.

Я почти не спал, голова после встречи с Юреневым была тугая. Бездумно я обратил взор горе и увидел под самым потолком паучка. Паутинка была совсем прозрачная, казалось, паучок карабкается прямо по воздуху. Ему хорошо. У него не было моих загадок. Зачем я, собственно, приехал? Что меня пригнало сюда? Мог себе трястись в поезде, добраться до Благовещенска, у Светки Борзуновой выходит книга. В Хабаровске Тимка Скукин. Это у него фамилия такая, а вообще-то с ним не соскучишься. Но ведь приехал, чего виниться задним числом? Я виноват, что они все тут чокнутые? Или это я чокнутый?

Без всякого интереса я дотянулся наконец до серого пакета и вскрыл его.

Фотографии. Три штуки.

Я всмотрелся.

Непонятно, знакомо как-то…

Пятиэтажный большой дом фасадом на знакомый проспект…

Сосны с обломанными ветками… Ветром их обломало?..

Битый бетон на продавленном асфальте, в стене дома на уровне четвертого этажа дыра, будто изнутри выдавили панель…

Недурно там, видно, грохнуло.

Я отчетливо видел отвратительно обнаженную квартиру — перевернутое кресло, завернутый край ковра, битое стекло стеллажей.

С ума сойти, я узнал квартиру!

Конечно…

Кресло столь редкого в наши дни рытого зеленого бархата… Семейный портрет с обнаженной женщиной в центре… Как он не сорвался со стены?.. Письменный стол… Книги, книги, книги… Среди них должны быть и мои…

Ну да, я смотрел на вещи Юренева…

Сосны с обломанными ветками. Чудовищная дыра в стене. Зацепившись за что-то, чуть не до второго этажа свисал из дыры алый длинный шарф.

Что это значит?

И если в квартире произошел взрыв, почему там ничего не сгорело?

Какая-то дымка угадывалась. Несомненно, дымка. Она даже несколько смазывала изображение, но вряд ли это был настоящий дым.