– Ах, Лео, Лео, – сказала она вслух, в пустоту. – Ты был так одинок. Бедняга, мне тебя жаль.

После похорон, с безумным количеством гардений и ученых-физиков, Каролина сказала, что уедет, но Доро и слушать не захотела. «Я привыкла к тебе, к вашему с Фебой присутствию в доме. Нет уж, оставайся. А дальше – жизнь покажет».

Каролина ехала по городу, который очень полюбила, по суровому, несговорчивому, невероятно красивому Питтсбургу с его небоскребами, резными мостами, огромными парками, пригородами на изумрудных холмах. В узком переулке нашлось место для парковки, и Каролина направилась к зданию, каменные стены которого за многие десятилетия потемнели от угольного дыма. Она прошла через вестибюль с высокими потолками и узорчатым мозаичным полом, поднялась на два лестничных пролета и остановилась перед деревянной дверью с дымчатым стеклом и потускневшим медным номером: 304В. Каролина сделала глубокий вдох – она не волновалась так со дня последнего уст ного экзамена – и решительно распахнула дверь.

Убогость помещения поразила ее. Массивный дубовый стол в царапинах, давно не мытые окна, из-за которых день казался тусклым и серым. Сандра была уже здесь, вместе с полудюжиной других родителей, членов правления общества «Гражданин Даун». Каролину охватила нежность к этим людям, с которыми она и Сандра когда-то случайно познакомились в магазинах, в автобусах, и те один за другим начали приходить на собрания. Потом об их обществе заговорили, пошли звонки. Их адвокат, Рон Стоун, сидел рядом с бледной, серьезной Сандрой. Ее светлые волосы были туго стянуты на затылке. Каролина заняла свободное место по другую сторону от подруги.

– У тебя усталый вид, – шепнула она. Сандра кивнула:

– У Тима грипп. И надо же, именно сегодня. Маме пришлось ехать из Маккизпорта, чтобы посидеть с ним.

Каролина не успела ответить: дверь опять распахнулась, в комнату потекли вальяжные члены комитета по образованию – все как один мужского пола. Они перебрасывались шутками, обменивались рукопожатиями. Наконец расселись. Рон Стоун встал и откашлялся.

– Любой ребенок имеет право на образование.

Он начал с привычных слов и конкретных, неопровержимых свидетельств успешного развития детей с синдромом Дауна. Тем не менее на глазах у Каролины лица сидящих напротив людей превращались в равнодушные маски. Она вспомнила вчерашний вечер, Фебу, которая, зажав в руке карандаш, старательно выводила буквы своего имени: криво, задом наперед, через всю страницу. И все-таки – она писала! Члены комитета шуршали бумагами, покашливали. Молодой человек с темными кудрявыми волосами, дождавшись паузы в речи Рона Стоуна, сказал:

– Ваш пыл, мистер Стоун, заслуживает всяческого восхищения. Наше правление по достоинству оценило ваш рассказ, мы потрясены целеустремленностью и упорством этих родителей. Но их дети – умственно отсталые, и этим, собственно, все сказано. То, чего они сумели достичь, само по себе, безусловно, важно, но их обучали в особых условиях, с помощью педагогов, которые имели возможность уделять этим детям опять же особое, если не безраздельное, внимание. Что, с нашей точки зрения, является решающим обстоятельством.

Каролина поймала взгляд Сандры. Подобные аргументы тоже не были новостью.

– Умственно отсталый – уничижительное определение, – ровным тоном отозвался Рон Стоун. – Да, никто не спорит, наши дети развиваются медленно. Но они отнюдь не глупы. Ни вам, ни мне не известно, чего они способны достичь. Поэтому с точки зрения умственного роста и развития для них, как и для всех детей, чрезвычайно важно отсутствие заранее установ ленных ограничений. Мы просим всего лишь о равноправии для них.

– Ах да, равноправие. Но где взять средства? – вмешался другой человек, худой, с редкими седеющими волосами. – Тогда придется принять всех, и в школу хлынет поток умственно отсталых индивидуумов. Взгляните.

Он раздал всем присутствующим копии отчета и принялся анализировать экономическую эффективность, точнее – неэффективность обучения подобных «индивидуумов». Каролина, глубоко вдохнув, задержала дыхание. Нельзя выходить из себя, иначе уж точно все насмарку. Между старыми оконными рамами билась муха. Каролина опять подумала о Фебе, ласковой и подвижной девочке, которая как никто умеет находить пропавшие вещи, считает до пятидесяти, самостоятельно одевается и знает наизусть алфавит. И пусть она невнятно разговаривает, зато способна вмиг почувствовать настроение Каролины.

Недоразвитие, жужжали голоса. Заполонят школу. Финансовая обуза, помеха для нормальных детей.

Каролину охватило отчаяние. Эти люди никогда не видели Фебу, да и увидев, не поняли бы ничего, кроме того, что она – ненормальная, плохо говорит и с трудом осваивает новое. Как им показать эту чудесную девочку? Фебу, которая сидит на ковре в гостиной и строит башню из кубиков: мягкие волосы падают на уши, на лице – глубочайшая сосредоточенность. Фебу, которая ставит пластинку на небольшой проигрыватель, подаренный Каролиной, и, завороженная музыкой, кружится, кружится на гладком дубовом паркете. Как объяснить, что стоит Каролине на минуту задуматься или озаботиться чем-то – на ее колено тут же ложится ладошка ее дочери? «Все хорошо, мам? – спрашивает Феба или просто говорит: – Я тебя люблю». Как показать ту Фебу, которая обожает кататься на крепких плечах Ала, которая обнимает каждого, кто ей встретится? Фебу, упрямую и непокорную, топающую ногами. Утреннюю Фебу, гордую тем, что сумела одеться сама.

А разговор за столом по-прежнему шел о цифрах, материально-технической базе, невозможности перемен. Каролина вскочила со стула, дрожа от гнева. Ее покойная мать в ужасе прихлопнула бы ладонью рот. Каролине и самой не верилось, что она могла так измениться. Но назад дороги не было. Их идеальные школы, видите ли, заполонят умственно отсталые дети! Она уперлась ладонями в стол и застыла в демонстративном ожидании. Один за другим мужчины умолкли, в комнате воцарилась полная тишина.

– Дело не в цифрах, – сказала Каролина. – А в детях. У меня есть дочь, ей шесть лет. Да, она дольше осваивает какие-то вещи, это правда. Но она научилась всему, что умеют другие дети: ползать, ходить, говорить, пользоваться туалетом, одеваться, вот как сегодня утром. Я смотрю на нее и вижу маленькую девочку, которая всех любит – всех без исключения! – и очень хочет учиться. А еще вижу людей, которые, похоже, забыли, что в нашей стране образование имеет право получить любой ребенок – независимо от способностей.

Несколько секунд все молчали. Стекла высокого окна чуть дребезжали на ветру. На бежевых стенах пузырилась, а кое-где облезла краска.

Голос темноволосого мужчины был мягок:

– Я – мы все – глубоко вам сочувствуем. Но скажите, вы действительно верите, что ваша дочь или другой подобный ребенок способны освоить академические науки? И чем это им поможет? Я бы на вашем месте предпочел, чтобы ее обучили какому-то ремеслу.

– Девочке шесть лет, – сказала Каролина. – Ей рано обучаться ремеслу.

Рон Стоун внимательно следил за их диалогом и теперь вмешался: