Только в начале сентября, взяв на корабли астронома, естествоиспытателя и натуралиста, прибывших из других стран, экспедиция покинула Данию и направилась к английским берегам. Резанов не без сожаления расстался с гостеприимным прибежищем, натянул тёплые чулки, сунул ноги в пампуши и вернулся к тесному соседству с храпящим Крузенштерном. Следующая остановка была запланирована в Портсмуте.

Три недели пути до Британии дались Николаю Петровичу совсем непросто. Сперва ртуть в барометре упала ниже двадцати девяти дюймов: настали пасмурные дни с дождём и порывистым ветром, способные вызвать глубокий сплин даже на суше, не говоря уже про зыбкое море. В одну из ночей корабль вдруг накренило так, что мачты его, казалось, легли на воду. Резанов при столь необычном манёвре соскользнул с тюфяка, крепко приложился темечком о переборку и спросонья стал прощаться с жизнью. Господь миловал — всё обошлось, хотя Крузенштерн наутро признал, что и он ничего подобного не видывал за все годы службы.

Один Толстой держался бодрее прочих, а опасный крен и вовсе проспал, хорошо выпив накануне. Граф маялся бездельем, но кроме водки занять себя на корабле кавалеру свиты было решительно нечем. Даже охота на крыс, которую попытался устроить Фёдор Иванович, оказалась неудачной: сытых смышлёных зверьков не удавалось выманить из нагромождения тюков, ящиков и бочек.

Слабым утешением для тоскующего Резанова и мающегося Толстого стало редкое атмосферное явление. В один из вечеров невысоко над горизонтом на полнеба составилась вдруг светлая дуга с висящими отвесно под нею облачными тёмными столпами. Картина без изменений продержалась до ночи, а после дуга разделилась на две части, и столпы поднялись до самого зенита, истончав настолько, что сквозь них были видны звёзды. Небесную феерию довершило сильное северное сияние: Фёдор Иванович созерцал его до рассвета, благо волны несколько успокоились…

…а поутру настало безветрие, и Крузенштерн велел забросить в море невод в надежде добыть рыбы. Свежей провизии за время пути сильно убавилось, офицеры наравне с матросами ели солонину, а сухарями объедались крысы, которых так и не сумел покарать Толстой. Бочки с водкой подтекали, крупы почему-то не хватало, масла тоже было в обрез, горох оказался почти несъедобным, и свежая рыба в отсутствие собственных запасов трески пришлась бы очень кстати.

Увы, рыбацкая удача обошла путешественников стороной; невод не принёс желанной добычи. Когда же ветер поднялся снова, шлюпы немедля начали движение — и вскоре повстречали пятидесятипушечный английский корабль, который чуть было не открыл огонь по русским, приняв их за французов. Англия воевала с Францией — какие уж тут церемонии?

Николай Петрович решил, что вот-вот в него полетят ядра, и перепугался не на шутку: от британцев он ждал совсем другого. К счастью, Крузенштерну всё же удалось обменяться сигналами с грозным кораблём — и получить учтивые извинения с пожеланием счастливого путешествия…

…однако к вечеру за «Надеждой» снова устремился английский фрегат. Его капитан был настроен ещё более решительно, чем предыдущий, и преследовал русский шлюп под всеми парусами.

Фёдора Ивановича погоня привела в восторг. Он мигом забыл про смирение; предлагал принять бой и желал возглавить абордажную команду. Часа через четыре англичане догнали «Надежду», но схватки не произошло. Убедившись, что перед ним действительно русские, капитан Бересфорд был счастлив приветствовать капитана Крузенштерна, поскольку девять лет назад служил с ним в Америке. Крузенштерн тоже расчувствовался, велел спустить на воду шлюпку, съездил в гости к бывшему товарищу по оружию и назад привёз подарок — бочонок доброго ямайского рома.

— Можете вы мне объяснить, — приступал к капитану Резанов, — почему ваши английские друзья принимают нас за французов и охотятся за нами?

Крузенштерн отделывался невнятными ответами, напоминавшими Николаю Петровичу, что с покупкой шлюпов дело нечисто и что столкновение с капитаном приближается. Тем более, тот объявил, что намерен идти не в Портсмут, как предполагалось по плану, а в Фальмут, лежавший на двести миль к западу.

Резанов смекнул: маршрут и сроки движения русской экспедиции Кохуну Гранту известны; в нужное время он пришлёт из Лондона человека, чтобы передать обещанный привет от господина Дефо, но человек-то будет ждать встречи в Портсмуте!

Лихорадочная работа мысли вызвала в памяти Николая Петровича сетования астронома Горнера на недостаток астрономических инструментов. Камергер тотчас же сообщил капитану о готовности оплатить их покупку в Лондоне.

— Вы вроде бы обмолвились, что туда направляется фрегат вашего приятеля? — невзначай добавил он.

Теперь уже несколько удивлённый Крузенштерн полночи догонял Бересфорда, который любезно дал согласие принять на борт Резанова с астрономом. Камергер собирался так поспешно и суетливо, что потерял звезду с мундира: Толстой нашёл её на палубе за водяной бочкой, когда посол уже перебрался на британский корабль…

…а «Надежда» и «Нева» пришли в Фальмут, обменялись девятью пушечными залпами приветствий с тамошней крепостью и встали на якорь. Крузенштерн спешил с покупкой ирландской солонины, поскольку понял уже, что ни российский провиант, пускай даже заново пересоленный, ни датский или гамбургский дороги не выдержат. Но главное — надо было заново конопатить оба корабля: подлец-инспектор в Кронштадте соврал, что швы в порядке, и во время шторма вода Северного моря сифонила через щели с обоих бортов. В помощь своим конопатчикам капитан нанял ещё восьмерых местных, но всё равно работа растягивалась на неделю.

Фальмут выглядел уныло. Этот обычный портовый и купеческий городок строили большей частью из гранита и булыжника — здесь почти не было облицованных плитами или кирпичных зданий. Натуралисты с живописцем вооружились акварельными красками серых и коричневых тонов, чтобы сделать зарисовки для Российского географического общества. Толстой тоже решил использовать время с толком и отправился осматривать Фальмут в сопровождении лейтенанта Ратманова.

Лейтенант, бывший почти десятью годами старше, симпатизировал Фёдору Ивановичу, несмотря на недавние капризы графа. Их сближению, как ни странно, послужил русский язык. Участники экспедиции общались большей частью по-немецки: чему тут удивляться, когда большинство составляли немцы? Моряки Крузенштерн, Беллинсгаузен, Левенштерн и доктор Эспенберг — немцы из Эстонии, братья Коцебу — австрийцы, натуралист Лангсдорф — из Швабии, лейтенант Ромберг — из Финляндии, естествоиспытатель Тилезиус — из Тюрингии, астроном Горнер — из Швейцарии, кавалеры посольской свиты Фоссе и Фридерици — тоже немцы, пусть обрусевшие… Каждый из них немилосердно коверкал русский язык на свой лад и в разговоре по-русски далеко не всегда понимал другого. Наречие у каждого тоже было своё, однако в общении меж собой немцы всё-таки предпочитали немецкий.

Ратманов русскую речь обильно пересыпал матер ком, а по-иноземному не умел изъясняться вовсе. Его крепко раздражал немецкий гомон в кают-компании — участники экспедиции проводили там почти всё время. Раздражали непонятные разговоры и шутки, над которыми хохотали вокруг. Раздражала невозможность сосредоточиться на своей работе: в путешествии Ратманов делал записи сразу в двух дневниках — служебном и личном…