Если бы органы внутренних дел и госбезопасности были в старой силе, такого двуличного приспособленца, как Баклушин, давно бы выкинули взашей. Но после смерти Сталина силовым структурам было категорически запрещено лезть в партийные дела и приглядывать за партийными функционерами.

– Ну все, – разоткровенничался как-то перед своим учеником Ломов, находясь в минорном состоянии духа. – Новое дворянство создали. Теперь только революции остается дождаться.

Интригами и лизоблюдством Баклушин пролез на хорошую должность в горкоме партии. И теперь учил жить сотрудников областного УВД.

Выступать он умел. Вид у него был сосредоточенно-озабоченный. Профессионально выбран такой доверительный тон, что, мол, говорю со своими, избранными, бойцами правопорядка, которые все понимают. Позволял небольшие отступления от строгой партийной риторики, чтобы усилить накал доверительности. Опытный агитатор.

Речь шла о толковании Постановления ЦК КПСС от 30 июня 1956 года «О преодолении культа личности и его последствий». Не жалея ярких красок, Баклушин расписывал ужасы культа, вещал о стонах миллионов репрессированных в ГУЛАГе.

В зале стояла гробовая тишина. Слушали его, боясь лишний раз вздохнуть, даже те, кто приходил на подобные мероприятия отсыпаться.

Постепенно секретарь горкома входил в раж. Повальное беззаконие, тройки. Уничтожение прогрессивных представителей партийной элиты. И Сталин, оказывается, в войну армиями по глобусу командовал. Если бы не он, мы бы уже в 1941 году в Берлине гопака плясали.

Картина, надо сказать, открывалась просто ужасающая. Васин помнил, что примерно в таких же красках их сельский батюшка трактовал «Апокалипсис» Иоанна Богослова. Геенна огненная и души грешников в адском огне.

А оратор долбил как молоточком: «1937 год», «ежовщина», «уничтожены лучшие партийные кадры»…

– Сам-то, гнида, где был в 1937-м? – прошептал Михалыч.

После очередного громкого заявления оратора о войне и Сталине старшина начал было приподниматься, как в атаку на пулемет, чтобы выдать все, что думает, но Ломов крепко схватил его за руку и зашептал в ухо:

– Ты чего, Михалыч. Да этому брехуну хоть плюй в глаза – все божья роса. А тебя сожрут и не подавятся.

Старшина стиснул зубы, прикрыл глаза и постарался больше не реагировать на происходящее.

Расходились после политинформации пришибленные. По дороге в прокуратуру, когда вышли на улицу, Васин спросил:

– То, что он говорил… это что, правда?

– Слушай, студент, – угрюмо проговорил Ломов. – Нет хуже лжи, чем подправленная правда. Было ли это? Что-то было, что-то наврали с три короба. Но истинная правда заключается в том, что все это имело свои основания и целесообразность. И что иначе мы бы не выиграли войну и индустриализацию. Нас бы самих не было. Понятно?

Васин кивнул.

– Запомни. Великое время. Великие вожди были… Ну, а как у нас дальше пойдет? Пока что-то хреновато…

– Но почему на съезде…

– Потому что большая власть – она такая. Сладкая. Притягательная. И если взял ее в руки, то сжимаешь все крепче… Сейчас придем в кабинет, возьмешь у меня в столе иголки с ниткой.

– Зачем, шеф?

– Зашьешь себе рот, студент. Чтобы больше лишних вопросов не задавать…

Васин подбил все дела. Получил в УВД командировочные, подписанное план-задание и вечером отправился домой.

Поезд был проходящий, отходил во втором часу ночи. Понятно, что Инне он велел даже не думать его провожать. Впрочем, он давно завел железное правило, чтобы жена не таскалась на вокзал и не махала ему вслед смоченным слезами платочком.

Ночью за ним на дежурном «Москвиче» областного Управления заехал Ломов. И с комфортом доставил на вокзал. Около вагона протянул бумажку со словами:

– Чуть не забыл. Вот, нашел. Телефончик моего старого друга. Если что будет надо – выходи на него без стеснения. Скажешь, что от меня.

– Кто этот добрый человек?

– Иван Полищук. Главный опер в системе исполнения наказаний Закарпатья. Очень осведомлен. И может пригодиться.

– Страж острога. Понятно.

– В общем, звони, пиши письма. Мы на тебя надеемся, – хлопнул по плечу ученика Ломов. – Ни пуха ни пера.

– К черту!

Васин поднялся в вагон. Устроился на нижней полке.

Вскоре вокзал скрылся из вида. Оперативник в отдельном купе приготовился почивать. Завтра Москва. Потом пересадка на другой поезд. А дальше – Закарпатье и цыгане…

В республиках на западе страны Васин до этого еще не бывал. Когда он сошел на станции Ужгород, у него возникло ощущение, что он попал в какой-то сказочный сон.

Город был маленький, аккуратный, как с иллюстрации к сказкам братьев Гримм. Шпили причудливых храмов. Старинные узкие улочки. Стены древнего бастионного замка. Все ухожено, чисто. И везде небольшие ресторанчики и кафе – таких в средней полосе России сроду не было.

И вообще во всей Закарпатской области ощущалась какая-то инаковость. Солнце. Горы, заросшие лесами. Виноградники. Аккуратненькие деревеньки. Чистенькие городки. Послевоенная разруха давно преодолена. В общем, вполне комфортные места. Но донельзя чужие. И народ какой-то не такой: с одной стороны, более закрытый, себе на уме, а с другой – шумный и говорливый.

Хотя чему удивляться? Область только десять лет находится в составе СССР. А перемены за это время огромные. Если глянуть в суть, то все везде одно и то же. Те же райкомы. Те же исполкомы. Та же милиция. Те же колхозы.

В желтом трехэтажном здании областного УВД, расположенном на улице Калинина, лейтенанта уже ждали. Заместитель начальника областного розыска в своем кабинете встретил гостя приветливо. Выслушал внимательно. Взял командировочное удостоверение, чтобы отметить его. И горячо заверил, что Васину будет оказана любая помощь. Но вот только нужно учитывать, что цыгане – крайне закрытая группа населения. Многие до сих пор не имеют советского гражданства, то есть люди без гражданства, их даже в армию не призовешь. Так что проблемы будут, и на быстрый результат рассчитывать не стоит.

– Закрепляю за вами Сергея Анатольевича Шабура, – сказал замначальника розыска. – Он лучше других знает цыган. Работал с ними еще до войны.

Он набрал номер внутреннего телефона, попросил абонента на том конце провода зайти.

Вскоре появился невысокий, седовласый и неестественно широкоплечий мужчина, чем-то похожий на гнома из европейских легенд. На лацкане его пиджака светился орден Отечественной войны.

Как принято – знакомство, рукопожатия. После чего оперативники прошли в просторный кабинет, где было семь пустых столов.

– Остальные все в разъездах, – пояснил Шабур. – Так что нам никто не помешает. На «ты»?