— Это довольно странно. Очень странно, поскольку мое первое воспоминание — сон, повторяющийся с того времени, как мне было года два. В том сне я была в темноте, как будто в пещере, а потом появился и начал рычать тигр, и, пока он рычал, темнота сгущалась все сильнее, а мне было так страшно. Потом я поползла по какому-то очень узкому туннелю, в конце которого была больничная палата, где я увидела стол с хирургическим лотком, а саму комнату освещала невидимая лампочка. И я поняла, что именно так и появилась на свет.

— Значит, твоим первым воспоминанием стал сон о твоем рождении?

— Да. Удивительно, правда? И мне было так страшно. Но тогда мне снился и другой сон, хороший, — про то, как я бегу вокруг дома и смеюсь как сумасшедшая, и когда я проснулась, помнится, сказала: пожалуйста, пусть мне каждую ночь снятся такие сны, как этот.

Одна из самых запоминающихся работ Йоко называется «Вертикальная память». В нее входит двадцать две фотографии, каждую из которых сопровождает текст. Все снимки одинаковые и представляют собой объединенные на компьютере изображения отца Йоко, ее мужа и ее сына. Однако тексты отличаются друг от друга, и каждый бесстрастно и коротко описывает взаимоотношения Йоко с разными мужчинами, включая отца, а также докторов, художников и незнакомцев, которые так или иначе повлияли на развитие ее жизни в этой «Вертикальной памяти», от рождения до смерти. В первом тексте описывается врач: «Я помню, как родилась и заглянула в его глаза. Он подхватил меня и ударил по попе. Я закричала». В последнем и самом длинном отрывке говорится о сопровождающем: «Я видела темный провал в форме арки. Видела, как мое тело скользнуло туда. Думаю, это было похоже на ту арку, через которую я пришла в этот мир. Я спросила, куда меня уводят. Человек, стоявший рядом со мной, посмотрел на меня, не говоря ни слова». В общем, заметил я Йоко, говоря о своем самом первом «настоящем» детском воспоминании, она рассказывала, как ползла по туннелю к жизни, а в своем последнем воспоминании, описанном в «Вертикальной памяти», она шла тем же туннелем к смерти.

— Знаю, это очень странно, — ответила Йоко. — Ты приходишь и уходишь одним и тем же путем. Но не забывай о том, что в «Вертикальной памяти» многое осознанно приукрашено.

— Также интересно, что во многих патриархальных обществах женщины обязаны сначала отцу, потом мужу и, наконец, сыну, то есть всем тем, кого ты объединила в одном портрете.

— Да, ты их собственность, и в «Вертикальной памяти» я хотела символически показать связь между женщиной и ее мужчинами.

— Кажется, что каждый мужчина из тех, кого ты описываешь, вызывал у тебя страх и чувство несвободы. И вместо вывода в последнем «тексте смерти» ты пишешь: «Все выглядит очень знакомым. Какую часть своей жизни я провела лежа? Это последний вопрос, который я задаю себе». Это заявление меня действительно поразило, и я процитировал его своей подруге, задав твой вопрос: «Какую часть своей жизни ты провела лежа?» Подруга подумала, что я спрашивал ее о пассивности.

— Да. Женщине, чтобы выжить, необходимо согласиться с пассивностью.

— Что касается памяти, то я хотел бы рассказать тебе, что один древний японский император сказал своей наложнице. Она спросила его, чем он может объяснить их романтическую связь, и император ответил, что он не верит в греховность отношений между мужчиной и женщиной, поскольку их объясняют узы прошлых жизней и потому они не могут сопротивляться друг другу. Что думаешь?

— Я не уверена, что все определено узами прошлого. Все начинается с наших родителей, и это то, с чем мы вечно связаны и в чем застреваем… и потом это переходит в другие наши жизни. Но я не верю, что эти узы — всего лишь результат отношений в обществе.

— А в реинкарнацию ты веришь?

— Да — время от времени. У нас точно не одна жизнь.

— Думаешь, мы выбираем родителей?

— Может быть, наполовину. Так же как мы наполовину сами выбираем, что нам каждый день делать. Тогда как другая половина — это просто то, что само с тобой случается.

— В знаменитом японском коане говорится: «На кого ты был похож, прежде чем родились твои родители?»

— Но я не заставляю себя об этом думать. Гораздо важнее сосредоточиться на настоящем, на всем том, что мы уважаем.

— Как и многие другие, я знаю, как важна для тебя была ваша связь с Джоном. И ты только что выпустила замечательную цветную книгу «Невидимый цветок», в которой говорится о таинстве той связи.

— Нечто подобное я делала, когда была ребенком, — ответила она, а затем рассмеялась. — Вообще-то иллюстрации для этой книги я делала в 1952 году, когда мне было девятнадцать лет.

— Эта книга о цветке, который нельзя увидеть, но чей тонкий аромат летит над морем, горами и лугами, пока — далеко-далеко — человек по имени Ароматный Джон не вдыхает этот запах… а затем чихает!

— Знаешь, в 1952-м в Ливерпуле 11-летний Джон сделал рисунок, который много лет спустя появился на обложке альбома Walls and Bridges. На нем мужчина и женщина, немного похожие на нас с Джоном, скачут на конях, а сам рисунок подписан: «Джон У. Леннон для Мими. 18 февраля 1952 года» — а это был мой девятнадцатый день рождения!

— Мне всегда казалось, что в мире есть три типа людей: одни говорят «нет», другие говорят «возможно», а третьи говорят «да». А ты написала песню под названием A Thousand Times Ye s («Тысячу раз да»). Слово «да» начертано на потолке в твоей знаменитой «Потолочной живописи». И я заметил, что последнее слово в «Невидимом цветке» тоже «да». В общем, даже будучи подростком, ты была человеком, всегда говорившим да. Ты помнишь, когда впервые это осознала?

— Думаю, очень давно. У меня было непростое детство. Всюду, куда бы я ни пошла, мне отказывали. Так что я сказала да в надежде, что в один прекрасный день моя жизнь изменится.

— Одна из моих любимых строчек — из твоей песни You ’re the One: «Мы — чародей и ведьма в миг свободы».[137]

— Знаешь, я посвятила эту песню Джону после его смерти, потому что, пока он был жив, он вечно твердил мне: «Я все время пишу тебе любовные песни, а ты мне нет». Причина в том, что я была, типа, гордячкой и не думала, насколько это важно, особенно на фоне тысяч его фанатов.

— Ты имеешь в виду сто миллионов.

— Да хоть двести миллионов, ты понимаешь, о чем я. У меня не было никакой необходимости писать ему любовную песню. Но иногда я чувствовала — «Как я люблю тебя? Считай»[138] — и особенно почувствовала, когда Джон ушел, что эта его ремарка ко мне возвращается. Так что я решила: «Ладно, я сделаю это для тебя», — так получилась You ’re the One.