— Ты как-то сказала: «Ненависть — это всего лишь неуклюжая попытка полюбить».

— Это правда. И я сама с этим экспериментировала. К примеру, видя по-настоящему злобного человека, ты понимаешь, что он полностью погружен в свою злобу, и иногда ты можешь облегчить его эмоции.

— Ты имеешь в виду, что просто концентрируешься на злости, а затем преобразуешь эту эмоцию во что-то другое для человека, который ее испытывает?

— Да.

— Как ты это делаешь?

— Не знаю. Просто делаю, и все.

— Ты однажды сказала, что тот «в ком есть и любовь, и ненависть, обладает энергией и сможет выжить, а тот, в ком этой энергии нет, умрет». И я так понял, что любовь и ненависть — это просто разные формы энергии. Потому что часто говорится о том, что противоположность ненависти — это равнодушие.

— Правильно. Равнодушие — самая ядовитая штука на свете. Ты точно можешь побороть в себе ненависть, но только не равнодушие.

— Ницше полагал, что нам стоит становиться стойкими, давать новые имена своим негативным эмоциям и быть к ним добрее, как если бы мы превращали свинец в золото. И в своем пророческом тексте Rainbow Revelation, который ты написала в 1985 году после того, как выглянула в окно и увидела радугу, парящую, словно мираж, над Центральным парком, ты предлагаешь нам преобразовать гнев в спокойствие, жадность в жертвенность, ревность в восхищение, страх в уступчивость, а скорбь — в сочувствие.

— Точно.

— Но также ты говоришь и о более сильных и болезненных эмоциях. В песне Approximately Infinite Universe ты поешь о девушке, которая живет в вечном аду, потому что «в ее сердце тысяча дыр».

— Да, — невесело усмехнулась Йоко. — Это про меня.

— А в буклете к своему альбомы Blueprint for a Sunrise ты одновременно делишься и откровением, и болью: «Иногда я просыпаюсь посреди ночи от криков тысячи женщин. В другие ночи это просто одна женщина, которая пытается со мной поговорить». А еще есть твоя инсталляция «Три холма» — три кучки земли. Ты объясняла, что первая — для женщин, пострадавших от домашнего насилия, вторая — для женщин, которых «отправили в сумасшедший дом», а третья — для пожилых женщин, также пострадавших от насилия. Думаешь, твоя личная боль позволяет тебе принимать и чувствовать боль других?

— Не до такой степени, но бывает, и иногда это не так уж и хорошо — я часто не могу спать ночами. Но я бы хотела, чтобы у меня было больше целительных сил. Думаю, нам всем нужно постараться очиститься, потому что тогда этим целительным силам будет проще проявиться. Они не проявляются из-за того, что, как я сказала тебе ранее, религия внушала нам, будто мы не можем думать о себе, а можем только о Боге, мгновенно забирая у тебя все, что хорошо для тебя, и не позволяя развиваться дальше. И ради того, чтобы выжить, я стараюсь больше и больше жертвовать. Сразу после того, как не стало Джона, люди решили воспользоваться случаем и забрать себе множество его вещей — мне было очень тяжело тогда. И я представляла себя в кузове мчащегося грузовика, за которым бежали гиены и волки, а я швыряла им золото. Это было даже комично.

— Для статьи, которую я написал о тебе в 1970 году, ты много рассказывала о том, какой застенчивой, напуганной, беспокойной и одинокой ты была, и о том, как часто ощущала, что исчезла, стала для всех невидимкой. Нобелевский лауреат, японский писатель Кэндзабуро Оэ назвал сборник новелл «О, научи нас перерасти наше безумие». Как же ты переросла свое?

— Рождая в себе боль. Я также знала, что сила общения позволяет связываться с другими силами, которые тоже есть внутри тебя. То есть ты — это целый мир.

— Однажды ты написала песню Angry Young Woman и в ней советовала молодой женщине просто идти дальше, забыв о прошлом, и убеждала ее в том, что «когда ты завернешь за угол, ты увидишь совершенно новый мир». Как ты сама смогла завернуть за тот угол?

— Это просто произошло. Неспециально, непреднамеренно. Преднамеренность — лишь половина дела. Повернув за угол без всяких намерений, ты попадаешь в мир магии. В том смысле, что это уже будешь не только ты, но еще и кое-что, с чем ты встретишься, — им может быть целый мир, может быть вся вселенная, а может — просто камень или галька, но именно этим и занимается магия.

Я напомнил Йоко, что, разговаривая с ней в 1970 году, услышал от нее историю о хироманте, который сказал ей, что она словно очень быстрый ветер, кружащий вокруг земли, но она вот-вот встретит человека, который будет для нее скалой, что поможет ей стать реальной. Хиромант также сказал, что Джон и сам будет подобен ветру, а значит, поймет ее.

— Это так, — сказала Йоко. — Но правда и то, что я общалась со скалой, которая также и я.

— Внутри тебя скала?

— Да, внутри меня скала.

— Подозреваю, что большинство из тех четырех с половиной миллионов людей, которые подписаны на тебя в Twitter и которых вдохновили твои послания о любви и мире, понятия не имеют о всей той боли, которую ты пережила, когда была юной, еще до смерти Джона.

— Знаешь, глядя на вселенную, на весь мир, ты понимаешь, что куча народу не выжила. Как бы… ну, Жанна д’Арк не выжила. Я прошла через многое, но выжила. И я чувствую, что мне очень повезло. Я бы хотела, чтобы мы все могли исцелять друг друга и пользоваться той невероятной силой, которая в каждом из нас есть. У меня действительно невероятные надежды на человеческую расу.

Первая и самая известная книга Йоко «Грейпфрут» была опубликована в 1964 году. Широко признанная как одна из самых влиятельных работ в концептуальном искусстве, она продается вот уже почти пятьдесят лет. Правда, многие из тех, кто читал книгу, могли не заметить, что почти каждое из наставлений и стихотворений начинается с глагольного императива: чувствуй, слушай, смотри, прикоснись, думай, найди, дай, оставайся, помни, представь. Как-то прекрасным днем, медитируя на эти слова, я вдруг понял, что они учили нас просто жить. И в тот же момент я осознал, что ленноновская строчка «Все, чего мы просим, — это дайте миру шанс» доказывает, что Джон был одним из самых старательных студентов Йоко.

— Жить. — Йоко повторила это еще раз вслух. — Да, точно. И у нас есть все, чтобы сделать это. Нас всех учили не учиться слишком много, не думать, а все те вещи, которые ты сейчас упомянул, мы как бы не должны были делать.

— Не представлять, не трогать, не чувствовать.

— Да.

— Возможно, то, что ты говоришь, перекликается со словами японского дзен-буддиста xv века Иккиу: «Только один коан имеет значение — ты!»

— Мы все себя потеряли, — вздохнула Йоко. — Разве это не печально? Мне не хочется уходить, зная, что я себя потеряла. И также я не хочу, чтобы кто-либо другой уходил потерянным.

— Несколько лет назад ты сделала мне особенный подарок, который я всегда ценил, — запечатанная воском бутылка, внутри которой послание, написанное на тонкой полоске бумаги. Там только одно слово, и это слово — «Помни». Мне было бы интересно узнать, если ты не возражаешь, каким было твое самое первое воспоминание.