часов. Остальные молчали, бессмысленно прислушиваясь к звукам снизу. Джеймс сидел, крепко сжав колени и обхватив себя руками, словно замерз. Рен вяло обмякла в кресле, ее руки и ноги были согнуты под причудливыми углами, как у брошенной куклы. Мередит рядом с ней на диване скрестила ноги и сжала кулаки, и от напряжения изящные линии ее тела сделались жесткими и угловатыми.

– Как думаете, что будет с «Цезарем»? – спросил Александр, не в силах больше выносить молчание.

– Отменят, – ответила Филиппа. – Неприлично будет просто найти ему замену.

– То есть плевать на «шоу должно продолжаться».

Я попытался – на одно бессмысленное мгновение – представить кого-то, кого угодно в роли Ричарда. Угроза Гвендолин заставить меня выучить его текст и заменить его эхом отозвалась в памяти, и все во мне этому воспротивилось, съежилось от одной мысли.

– Если честно, – сказал я, испугавшись, что придется заорать, если не сделаю что-нибудь с голосом, – вы правда хотите вернуться на сцену без него?

Кто-то покачал головой; все молчали. И тут началось.

– Это только мне кажется, – произнес Александр, – или у всех сегодня самый длинный в жизни день?

– Ну, – сказал Джеймс, – у Ричарда точно нет.

Александр с открытым ртом уставился на него дикими расширенными глазами.

– Джеймс, – сказала Мередит, – что за хрень?

Филиппа со свистом выдохнула, потерла лоб.

– Не будем, – сказала она, потом подняла глаза и посмотрела на нас, на всех по очереди. – Не будем друг с другом цапаться и сраться – не из-за этого. То, что не вылечить, заботить не должно. Что сделано, то сделано[48].

Александр рассмеялся слабым невеселым смехом, который мне совсем не понравился.

– В постель, в постель, в постель! – сказал он. – Господи, как же мне надо покурить. Зачем снаружи посадили медсестру.

Он поднялся на ноги, развернулся на месте, двигаясь быстро и беспокойно, как бывало, когда его что-то расстраивало. Прошелся по комнате бесцельным зигзагом, взял несколько случайных нот на рояле, потом принялся открывать шкафы и рыться на книжных полках.

– Что ты делаешь? – спросила Мередит.

– Бухло ищу, – ответил он. – Здесь должны были что-то припрятать. Последним тут останавливался тот тип, который написал книгу о Ницше, жопу даю на отсечение, он алкаш.

– Как ты вообще можешь сейчас хотеть выпить? – спросил я. – У меня внутренности до сих пор как каша после вчерашнего.

– Подобное подобным. Ага. – Он вынырнул из шкафа в глубине комнаты с бутылкой чего-то янтарного в руке. – Кто хочет бренди?

– Давай, – сказала Филиппа. – Может, отпустит.

Александр зарылся поглубже в шкаф, зазвенели стаканы.

– Кто еще?

Рен промолчала, но, к моему удивлению, Джеймс и Мередит произнесли:

– Да, пожалуйста, – вместе, в один голос.

Александр вернулся с бутылкой в одной руке и четырьмя стаканами, составленными косой стопкой, в другой. Налил себе столько бренди, что хватило бы, чтобы сжечь Холл дотла, передал Филиппе.

– Не знаю, сколько тебе нужно, – сказал он. – Лично я планирую напиться, чтобы уснуть.

– Не уверен, что вообще когда-нибудь еще усну, – сказал я.

Полуразбитое лицо Ричарда – кричаще-яркое, как карнавальная маска, – выскакивало передо мной каждый раз, как я закрывал глаза.

Джеймс, глядевший в огонь и грызший ноготь, произнес:

– Я словно слышал крик: «Не спите больше!»[49]

– Где будем спать? – спросила Мередит, не обращая на него внимания. – Комнат всего три.

– Ну, я и Рен можем лечь в одной, – сказала Филиппа, искоса глянув на нее.

Мередит не дала понять, что услышала.

– Кто хочет ко мне? – спросил Александр. Подождал ответа, но не дождался. – Да не вскакивайте все сразу.

– Я останусь здесь, – сказал я. – Я не против.

– Сколько сейчас? – спросила Мередит.

Она подняла стакан к губам с болезненным выражением лица, будто это простое движение давалось ей мучительно непросто.

Филиппа прищурилась, вглядываясь в часы на стоявшем возле нее столике.

– Четверть десятого.

– Всего-то? – сказал я. – А ощущение такое, что уже полночь.

– Ощущение такое, что Судный день. – Александр сделал большущий глоток бренди, скрежетнул зубами, проглатывая, и снова потянулся за бутылкой. Наполнил стакан почти до краев, встал, твердо сжав его в руке. – Я пошел ложиться, – объявил он. – Если кто решит, что не хочет падать в гостиной, ну, вы все знаете, мне без разницы, с кем спать. Спокойной ночи.

Он вышел из комнаты, деревянно отвесив поклон. Я посмотрел ему вслед и подпер голову рукой, удивившись, какая она тяжелая. По венам вяло струилось изнеможение, увлажнявшее все вокруг. В сырой утренней тьме, наблюдая смерть Ричарда, я скорее чувствовал облегчение, чем отчаяние, а сейчас, когда снова стемнело, – после всего, что мы сделали и сказали за долгие гипнотические часы в промежутке, – я был слишком вымотан для печали или жалости. Возможно, их не было, потому что я до конца так и не поверил. Я почти ждал, что Ричард вломится в дверь, вытирая с лица бутафорскую кровь и жестоко хохоча над тем, как одурачил нас.

Филиппа допила, и звук, с которым она поставила стакан на стол, заставил меня поднять глаза.

– Я тоже пошла в постель, – сказала она, вставая. – Просто хочу какое-то время полежать, даже если не усну. Рен? Почему бы тебе тоже не лечь?

Рен пару секунд не двигалась, потом ожила, выбралась из кресла с затуманенными, рассеянными глазами. Взяла протянутую руку Филиппы и пошла за ней без возражений.

– Ты будешь спать здесь? – спросила Мередит, когда они ушли.

Она говорила, как будто Джеймса рядом не было. Он не отреагировал и не ответил, как будто не услышал ее.

Я кивнул:

– Вторая спальня твоя.

Она выпрямилась – медленно, неуверенно, словно у нее все болело.

– Идешь спать? – спросил я.

– Ага, – ответила она. – Надеюсь никогда не проснуться.

Меня как иглой укололо первым настоящим приступом печали, но это не имело отношения к Ричарду, так получилось. Я хотел сказать что-нибудь, но не мог отыскать ни единого уместного слова, так что сидел на диване молча и неподвижно, пока и она не вышла из комнаты, оставив половину недопитого бренди. Когда за ней закрылась дверь, я сдулся, осел на подушки за спиной и провел руками по лицу.

– Она не всерьез, – сказал Джеймс.

Я нахмурился, не убирая ладони от лица.

– Ты утешить хочешь или покритиковать?

– Ничего я не хочу, – сказал он. – Не злись на меня, Оливер, я сейчас этого не вынесу.

Я выдохнул и отнял руки от лица.

– Прости. Я не злюсь. Я просто… Не знаю. Опустошен.

– Нам надо поспать.

– Ну, можем попытаться.

Мы легли – я на один диван, Джеймс на другой, – не потрудившись найти простыни или нормальные подушки. Я сунул под голову декоративный валик и накинул на