– Знаю, – ухмыльнулся Митч. – Разве нам не здорово вместе?

– Митчелл! Я не шучу! Я хочу родить ребенка! Хочу дать обеты в церкви, иметь семью, все сделать по правилам. Разве ты не хочешь того же?

– Конечно, беби.

Но правду сказать, Митч сам не знал, чего хочет. Раз за разом становясь свидетелем того, как родители вцепляются друг другу в глотки, он навсегда потерял всякое желание покончить с холостяцкой жизнью. Он любил Хелен, тут проблем не было. А может, в этом и была проблема. Совместное существование с кем-то идеальным, самим совершенством, вызывало в нем чувство собственной неполноценности. Слишком много в нем было от папаши. Трепач, позер, балагур… склонность к флирту была у него в крови.

«Рано или поздно я ее подведу. Она станет ненавидеть меня. Презирать за слабости».

Хелен была плавучей базой, но Митч нуждался в спасательных шлюпках; другие девушки, которых он мог использовать как дублеров, заставят Хелен увидеть истину и понять, что она сможет найти парня получше, чем простой бармен из Питсбурга.

– В следующем году, – объявил он вслух. – Как только па привыкнет к этой мысли.

То же самое он повторил на следующий год. И на следующий.

Но тут всего за один месяц произошло два глобальных события, навсегда изменивших жизнь Митча.

Сначала от него ушла Хелен.

Потом убили отца.

Через две недели после того, как Хелен бросила Митча, Пита Коннорса зарезали у дверей собственного дома. Он лишился жизни за поддельные часы «Ролекс», обручальное кольцо из низкопробного золота и двадцать три доллара наличными.

На похороны прилетела мать Митча. Люси Коннорс выглядела загорелой, моложавой и ничуть не скорбящей. Впрочем, с чего бы это ей горевать по бывшему мужу?

Мать крепко обняла Митча.

– Ты в порядке, милый? Не обижайся, но выглядишь ужасно.

– Я в порядке.

«Конечно, я не в порядке. Мне следовало быть здесь. Я отрекся от него, и теперь он мертв, и мне больше не удастся попросить прощения. Сказать, как сильно я его любил».

– Постарайся не слишком расстраиваться. Знаю, мои слова покажутся жестокими, но если бы этого не произошло, выпивка скоро бы его доконала.

– Да, звучит жестоко.

– Я видела протокол вскрытия, Митч. И знаю, о чем говорю. Печень твоего отца походила на полусгнивший грецкий орех.

– Иисусе, мама!

– Прости, милый, но это правда. Твой отец не хотел жить.

– Может, и нет. Но он уж точно не хотел, чтобы какой-то обколотый торчок вонзил ему в сердце зазубренный столовый нож! Он на это не напрашивался! И не заслужил такого!

Мать Митча вскинула брови, словно желая подчеркнуть, что это вопрос спорный, но позволила ему договорить.

– И как насчет полиции? Какого черта они пальцем о палец не ударили? Позволили убийце папы разгуливать на свободе! Словно его жизнь ни гроша не стоила!

– Но я уверена, что они делают все возможное!

– Чушь собачья!

И Митч был прав. Неохотно оформив все необходимые бумаги, питсбургская полиция ничего не сделала для поимки убийцы. Митч подавал жалобу за жалобой, но они попросту игнорировались. Наконец молодой человек понял: «Людей вроде па считают ничтожествами. Под конец он ничем не отличался от тех несчастных баб, которых охмурял обещаниями лучшей жизни и офисной работы. Для таких, как он, правосудия нет. Низший класс. Всем на них начхать».

Через две недели после похорон отца Митч позвонил Хелен:

– Я принял кое-какие решения.

– Рада за тебя, – устало бросила она.

– Собираюсь стать копом. Мне нужно убраться из Питсбурга. Начать по новой. Думаю, лучше всего в Нью-Йорке.

– Отлично, Митч. Желаю удачи.

Хелен повесила трубку.

Но Митч тут же перезвонил.

– Я подумал… может, согласишься поехать со мной? Сначала мы, естественно, поженимся. Пожалуй, мы смогли бы…

– Когда? Когда мы поженимся?

– Когда скажешь. Завтра?

Спустя полтора месяца семья перебралась в Нью-Йорк.

Еще через семь недель Хелен забеременела.

Они назвали свою малышку Селестой. Потому что она была даром небес. Хелен буквально расцвела и порхала по их крошечной квартирке в Куинсе, часами прижимая к себе дочь. Митч тоже любил забавную девчонку с гривкой черных волос и испытующим взглядом умных серых глаз. Но он почти не бывал дома. Сначала учеба в полицейской академии, потом – уличное патрулирование. Чаще всего, когда отец приходил домой, Селеста уже спала в колыбельке, а измученная Хелен пластом лежала на диване. Постепенно, день за днем, час за часом, Митч все с большим трудом прорывался сквозь кокон любви, окутывавший его жену и дочь.

Его повысили, и он снял квартиру побольше, ожидая, что это сделает Хелен счастливее.

Он ошибался.

– Мы никогда тебя не видим, Митч.

– Конечно, видите! Брось, солнышко, не преувеличивай.

– Я не преувеличиваю. Вчера сама слышала, как Салли-Энн спросила Селесту, есть ли у нее папа.

– Что за вздор! – рассердился Митч. – И кто такая Салли-Энн?

Хелен окинула мужа уничижительным взглядом.

– Лучшая подруга твоей дочери. Салли-Энн Мейер. Последние два года они с Селестой неразлучны.

– В самом деле?

– В самом деле.

Митчу стало не по себе.

Он искренне хотел проводить побольше времени дома. Но как он твердил Хелен, плохие парни никогда не берут отпуск. Грабители, громилы, торчки, бандитские шайки, насильники каждый день наводняли улицы города, терроризируя беззащитных, беспомощных, бедных. Профессия детектива оказалась его призванием. В точности как для Хелен призванием было материнство.

Развод случился как гром с ясного неба. Как-то вечером Митч явился домой, ожидая увидеть на столе ужин. Вместо этого он нашел стопку юридических документов. Хелен и Селеста исчезли.

Оглядываясь назад, он запоздало понял, что все признаки были налицо. С началом кризиса количество уличных преступлений неуклонно росло. С падением «Кворума» безработица в Нью-Йорке увеличилась, и без того скверная ситуация стала в двадцать раз хуже. Митч Коннорс постоянно находился на передней линии фронта. Он не мог просто отложить пистолет и вовремя отправиться домой к обеду.

Ну, положим, мог. Но даже не пытался. К тому времени, когда он осознал, как именно отзывается преданность службе на его браке, было слишком поздно.

Отныне жизнью Митча стал Нью-Йоркский департамент полиции. Люди шли работать в полицию по разным причинам, и не все из них были благородными. Некоторые обожали власть, которую давали жетон и оружие. Фанатики силы… Такие были хуже всего. Другие искали мужской дружбы. Нью-Йоркский департамент полиции для таких парней был чем-то вроде команды по американскому футболу или студенческого братства. Он заполнял в их жизни пустоту, которую не могли заполнить семья и штатские друзья. Митч Коннорс понимал таких людей, но не считал, что сам из них. Он стал копом не для того, чтобы заводить друзей или командовать обычными людьми. Просто искупал смерть отца. И верил, что сможет что-то изменить.