Сама Антония вспоминала: «Однажды в дверь нашей квартиры позвонили. На пороге стояла Джеки – я тогда еще не знала, кто она, – с портретом герцога Веллингтона. Она тихо сказала, почти прошептала: “По-моему, он ужасно похож на Хью. Нос, и вообще”. Джеки мне очень нравилась, потому что относилась ко мне с большой симпатией. Я чувствовала себя неуверенно среди всех этих аристократов, друзей Хью, а Джеки была так мила, постоянно твердила, что я очень умная и так далее. Я благодарна ей за это, потому что не сразу освоилась в этом мире и вот появился человек, который мне очень симпатизировал, не в пример Ли. Насколько я знаю, Ли за всю свою жизнь не сказала ни одного доброго слова женщине моложе восьмидесяти…»

Вместе с Кэнфилдами Джеки провела уик-энд в гостях у Ламтонов в Фентоне (графство Нортумберленд), где они охотились, ведь, по общему мнению, именно там находились лучшие угодья для охоты на птиц. Хотя все шутили и веселились – хозяйка организовала игру в шарады и нарядила известного мачо, польского князя Станислава Радзивилла, будущего зятя Джеки, в свою нижнюю юбку из ярко-розовых кружев, – американцу в Англии было тогда не очень уютно: страну раздирали противоречия по поводу операции в Суэцком канале, а президент Эйзенхауэр отказался поддержать англо-французско-израильское вторжение в Египет, и обстановка накалилась до предела.

Лорд Ламтон, как личный парламентский секретарь министра иностранных дел Селвина Ллойда, был членом правительства, отдавшего приказ о вторжении. Ламтон, богатый, красивый, остроумный, циничный, потомок политических радикалов, принадлежал к консервативной партии и взгляды Джеки считал «розовыми», сиречь несколько левыми.

Куда лучше Джеки поладила со Стасом Радзивиллом, возможно, потому, что его смуглое лицо и любовь к женщинам и выпивке напомнили ей Черного Джека. Стас, потомок старинной польской знати, сумел бежать из Польши в годы немецкой оккупации. «У Стаса была машина, и он каким-то чудом пересек границу и добрался до Швейцарии, где отправился в самый фешенебельный из известных ему отелей, – вспоминал друг Стаса Майкл Три. – Там все засуетились. Ваша светлость то, ваша светлость се… мы так рады… как-никак персона-то знатная. А он сказал управляющему: “Послушайте, меня беспокоит только одно. У меня нет ни гроша”. Управляющий мгновенно сменил тон: “Боюсь, мы ничем вам не поможем, вы не можете у нас остановиться”. Три недели Стас скитался по швейцарским ночлежкам. Потом познакомился с женщиной. Он так и называл ее – «женщина». Швейцарка, с деньгами. Стас на ней женился. Позднее он всегда говорил, что первая жена была самой лучшей».

В конце войны Стас перебрался в Лондон, где еще с несколькими поляками начал свое дело – они ремонтировали и продавали квартиры. Благодаря своему обаянию Стас легко заводил друзей, которые способствовали его деловой карьере. Первым из таких влиятельных знакомых стал Тони Гандарильяс, любитель опиума и близкий друг герцога Вестминстерского, владевшего самой престижной лондонской недвижимостью. Именно благодаря дружбе Тони с герцогом Стас отхватил отличный участок, а потом продал с солидной выгодой.

Стас очень нравился женщинам. После развода с первой женой он женился на красотке Грейс Колин, наследнице компании морских грузоперевозок, и с ее деньгами огранизовал фирму, предоставлявшую ссуды застройщикам, в том числе одному из самых успешных в этом бизнесе, Феликсу Фенстону. Они стали партнерами. «Стас заработал кучу денег, и это удивительно, – говорил Три, – ведь он практически не умел писать по-английски, а говорил так, что никто не мог разобрать ни слова, он никого не знал и все-таки умудрился сойтись с шишками вроде [Чарлза] Клора и Фенстона. Они питали слабость к Стасу и делали с ним дела».

Когда Ли познакомилась со Стасом, ее брак находился на грани распада, и ситуация быстро ухудшалась. Обаятельный Майкл пользовался популярностью, но много пил, и его работа в лондонском посольстве подошла к концу, так как посол Олдрич возвращался в Штаты. Ли заводила любовников, причем не трудилась скрывать свои романы. Дошло до того, что, по словам Кэнфилда, возвращаясь домой, он «не знал, чью шляпу увидит на вешалке». Тем не менее Майкл отчаивался при мысли, что может потерять Ли, и даже обратился к Джеки за советом, который, по словам Аластера Форбса, едва ли помог. Джеки ответила: «Разбогатей, Майкл». Когда Кэнфилд возразил, что приличный трастовый фонд и жалованье позволяют ему жить на вполне широкую ногу, Джеки перебила: «Я говорю о настоящих деньгах, Майкл». В мире Джеки и Ли женщины не могли сами заработать «настоящие» деньги: они либо наследовали состояние, либо выходили замуж за денежный мешок. Майкл Кэнфилд с его обаянием, изысканными манерами и якобы королевским происхождением обеспечил Ли то, чего она хотела, – пропуск в британский и международный высший свет. Мужчины обожали Ли за ее утонченную красоту, вкус и остроумие. Женщины, с которыми она даже не пыталась наладить отношения, терпеть ее не могли. Но яркая светская жизнь в Европе не принесла Ли счастья: в Европе она скучала по Америке, и наоборот. Для Ли, как говорил один из ее друзей, «трава по ту сторону забора всегда была зеленее». По ее мнению, Кэнфилд дал ей все, что мог, настала пора двигаться дальше.

25 ноября сестры перед возвращением Джеки в США уехали на четыре дня в Париж. Больше месяца Джеки провела в разлуке с Джоном, хотя и перед ее отъездом они почти не виделись. Тед Соренсен писал: «Осень 1956 года была ознаменована предвыборной кампанией за связку Стивенсон – Кефовер. После шумной баллотировки в кандидаты на пост вице-президента Кеннеди стал более востребованным политиком, чем любой другой демократ, даже более востребованным, чем оба официальных кандидата. За полтора месяца он проехал более тридцати тысяч миль, исколесив двадцать четыре штата, произнес свыше ста пятидесяти речей и много раз появлялся на публике». 18 сентября Джон и Тед Соренсен начали серию поездок, в ходе которой побывают во всех штатах: в 1956-м агитируя за Стивенсона, в 1957–1959-м – за сенатских и местных кандидатов, и повсюду, где они останавливались, Кеннеди заводил новых влиятельных друзей.

Осенью 1956 года, поскольку Джон и Джеки практически не появлялись вместе, поползли упорные слухи, что они разводятся. Особенно часто рассказывали, что Джо Кеннеди посулил невестке миллион долларов, если она останется с Джоном, и Джеки потом шутила, что миллион крупной мздой не назовешь. Когда Time напечатал эту историю, Джеки спросила у Джо: «А почему не десять миллионов?» Впрочем, не было сомнений, что Джеки обсуждала сложившуюся ситуацию с Джо, который всецело ее поддерживал. Словом, чем сильнее Кеннеди жаждал стать хозяином Белого дома, тем мощнее становились рычаги давления в руках Джеки. В День благодарения – Джеки еще путешествовала в Европе – у Джона и Джо состоялся в Хайаннис-Порте серьезный разговор, в результате которого они пришли к соглашению, что в 1960-м Джон будет баллотироваться на пост президента. Джо наверняка завел любимую пластинку, в который раз повторив, что ради политики пожертвовал отношениями с Глорией Свенсон, и велел сыну бросить мечты о разводе. В предстоящей кампании имидж решит все. «Важно, не кто ты, а кем тебя считают люди», – твердил Джо. Серьезная заявка на пост вице-президента свидетельствовала, что Джон прошел долгий путь, стараясь избавиться от репутации легкомысленного конгрессмена. Теперь имидж и капиталы отца помогут ему выиграть главный приз.