Незачем было изнурять армию, если слух о её мощи и так помогал одерживать победы. Воины Скопина отдыхали, а польский воевода Можайска уже сам приехал в Москву и сдал городские ключи. Среди противников твердо укоренилось убеждение, что Скопин-Шуйский всё равно победит. Мудрейшие из них признавали, что воевода одерживает верх не одной военной силой, но силой мысли. Её было довольно для спасения России, но недостало, чтобы спасти самого себя.

Скопин-Шуйский мог одним мановением руки взять власть. По сравнению с царём Василием князь имел больше прав на престол, ведь он был старшим представителем древнего рода. У молодого богатыря не было противников, кроме сластолюбивого старца на троне и кучки бездарных интриганов вокруг него. Ни один воин в Москве не заступился бы за царя, прикажи Михаил Васильевич ссадить того с трона и отвести в монастырь.

Препятствием для Скопина служила добродетель. Он воевал не за власть, а против усобицы в стране. Именно в том, чтобы отказаться от власти, имея в своём распоряжении воинство, состоял подвиг князя Бориса — первого святого в нашей стране. Канонизированный в начале XI в. вместе с братом Глебом, страстотерпец Борис предпочёл мученическую смерть, отказавшись, несмотря на просьбы воинов, отобрать престол у захватившего его брата Святополка.

Борис защитил страну от печенегов, славная дружина отца была с ним, но поднять руку на брата было выше его сил. Но ведь Борис не приносил присягу Святополку, а столь же чистый помыслами князь Михаил целовал крест на верность Василию Шуйскому. Современники, все, как один, сочувствовавшие Скопину-Шуйскому, понимали это различие. В их глазах прообразом князя был молодой и прекрасный воин и певец Давид, верно служивший злому царю Саулу. Именно за победы над врагами, именно за спасение от них царства возненавидел Давида бесноватый Саул!

Известное по Первой книге Царств покушение Саула на жизнь Давида было детской игрой по сравнению с коварством бояр, не желавших делиться властью над разоренной и попираемой неприятелями страной. Царь Василий и его родичи «многой лестью» ласкали Михаила Васильевича. Но князь проводил время дома, с женой и матерью. Он не терпел крепких напитков, не любил пировать. К тому же помнил, что Саул предательски бросил в Давида копьё именно на пиру.

Царские родичи придумали, как заманить князя на пир. Скопина просили стать крестным отцом новорожденного Алексея, сына князя Ивана Михайловича Воротынского. Мать и жена призывали Михаила Васильевича не ходить на пир. Друзья торопили выступить из Москвы. Но полководец не мог отказаться от участия в крестинах.

Народные сказания и песни описали убийство человека, на которого возлагала надежды Россия. Все знали, что ненависть бояр к воеводе была следствием его заслуг. Народ описал это в виде традиционных хвастливых речей на пиру. Одни бояре превозносили своё богатство, другие — силу. Воевода же сказал:

В жизни князь не любил хвастаться. В песне его речь была нужна, чтобы показать, что именно в нём боярам «за беду стало», почему они немедля «поддёрнули зелья лютого, подсыпали в стакан в мёды сладкие». Но подсыпать яду в чашу с хмельным мёдом было мало. Злодеям надо было заставить князя его выпить.

Князь, говорят в один голос сказания и песни, понимал, что его могут отравить. Он брал еду только с общего блюда и на пиру почти не пил. Боярин вообще не любил алкоголь:

пели о Скопине в народе. За столом с боярами князь был особенно осторожен. Даже пиво и мёд он пил только налитый из общего сосуда. Злодеям нужен был человек, из рук которого Михаил Васильевич согласится принять приватный кубок.

Им стала кума Скопина, крестная мать княжича Воротынского, в честь которого шёл пир. Народные песни описывают её роль особенно ярко. Боярыня Екатерина Григорьевна была дочерью главного опричника, кровавого палача Малюты Скуратова. Имя Малюта и убийца стали в глазах народа синонимами, матери пугали им детей. Детство её прошло у трона Ивана Грозного во время опричной резни. Юность боярыня провела возле Бориса Годунова, замужем за которым была ее сестра Мария. При полном интриг дворе Василия Шуйского она чувствовала себя как рыба в воде. Муж её Дмитрий Шуйский был бездарным политиком и полководцем. Но он был родным братом старого царя, у которого не было детей.

Боярыня думала, что один шаг отделяет её от трона. Ещё немного — и она станет царицей. Но умри царь Василий сейчас, — войско и народ потребуют на царство Скопина-Шуйского! Боярыня считала, что князь и сам мечтает захватить престол. А убийство было при её воспитании обычным делом. Замыслила она преступление страшное: «Дьяволу потеха бесится, сатане невеста готовится», — пел народ о её пропащей душе. Но Шуйская о душе не думала. Она замышляла, как бы исхитриться и заставить Михаила Васильевича выпить отраву.

Народ в песнях описал тот смертный пир по-разному. Одни люди, собираясь долгими зимними вечерами у огня, пели, что злые бояре «поддёрнули зелья лютого, подсыпали в стакан в мёды сладкие». И дали тот стакан крестовой куме Екатерине Шуйской. Другие сказители сказывали, что сама кума:

В старину женщины на пиру за столом не сидели. Хозяин приглашал хозяйку и своих дочерей в палату к дорогим гостям, чтобы те почтили самого дорогого гостя, выпили с ним и поцеловались. Пить женщина не должна была в открытую. Кума, но обычаю, прикрыла лицо широким рукавом парадной одежды, ферязи или опашня. В этот-то рукав боярыня и вылила отравленное вино, когда Михаил Васильевич, не выпив, вернул чару ей.

Но совсем отказаться выпить из рук кумы князь не мог. В песнях народ рассказывал, почему.

Не мог Михаил Васильевич отказаться выпить за здравие крестного. Он отказался от вина — дескать, не пью, — так кума тут же налила ему отравленного мёда:

Покинуть пир до его окончания было большим нарушением обычая. Во всех песнях и сказаниях говорится, что «не дотировал Михаил Васильевич пира почестного и поехал к своей матушке княгине Елене Петровне». Мама очень удивилась этому, кинулась сына расспрашивать, не обидели ли его. Князь с трудом стоял на ногах, лицо его горело, очи помутились. «Дитя ты моё, чадо милое! — воскликнула его матушка, — Сколько ты по пирам не езжал, а таков ещё пьян не бывал!»