Похлебал. Слуга крошил в тарелку хлебную мякоть, словно я беззубый старик, но я даже ругаться с ним не хотел. Маткевич и это пока запрещал. Благо у Апанаса было собственное мнение на процесс моего лечения.

То ли сравнительно более твердая пища так на меня подействовала, то ли вновь переоценил свои силы, только сразу после трапезы меня потянуло в сон. Белорус убрал лишние подушки из-за моей спины, поправил одеяло и, шлепая задниками войлочных чуней, ушел.

Спал вроде бы не более получаса, а проснулся уже в серых сумерках. Почивал бы, быть может, и дальше, но кто-то догадался приложить тыльную сторону ладошки к свободной от повязок правой стороне лба. Мне сейчас много и не нужно: муха по ставшей вдруг сверхчувствительной коже лица пробежит – у меня все внутри сжимается в ожидании нового всплеска боли. А тут – рука! Легкое прикосновение, словно аварийная катапульта, вышибла сознание из царства Морфея.

Я открыл глаза и попытался разглядеть человека, решившегося потрогать мой лоб в дюйме от раны. Лица из-за заслоняющей обзор этой самой пресловутой руки видно не было, но то, что у моей постели сидит женщина, – определил со всей определенностью. Ладно, хоть не догадался вслух перебирать имена в попытке отгадать, кто из местных дам может решить вот так – вдруг – почтить своим присутствием мою, гм… больничную палату.

– Сударыня, – негромко выговорил я.

Она резко, будто испугавшись звука голоса, отдернула ладонь, и я, к вящему своему удивлению, узнал в посетительнице Надежду Ивановну Якобсон.

– Здравствуйте, Герман, – поджав нижнюю губку, строго сказала она.

– Здравствуйте, Наденька, – поздоровался и я. – Простите, не ожидал вас здесь увидеть. Тем более сейчас.

– Отчего же? – укоризненно дернула бровью девушка. – Мы, кажется, уже договорились отринуть те глупые обиды! Жаль, что у вас не сыскалось время еще тогда, в Петербурге, рассказать мне о ваших делах. Даже наш милый Бульдожка куда более меня осведомлен о том, что вы здесь затеяли!

– Как вам понравился Томск? – Направление разговора мне не понравилось, пришлось срочно менять тему.

– Интересный городок, – улыбнулась мадемуазель Якобсон. – Не ожидала, что здесь так много людей. И все эти толпы вдоль улиц… Ее высочество даже жаловалась, что это излишнее внимание начинает ее утомлять.

– Они искренни, – вернул я улыбку. – Они действительно рады… таким гостям.

– Да-да. Это понятно. Но… Нам говорили, вы уже больше месяца не встаете?

– Мне уже лучше. Думаю, через неделю доктор позволит мне…

– Вот как?! – Мне показалось или она действительно оказалась слегка разочарованной? – Выходит, я могла зайти к вам завтра?

– Как вам будет угодно, сударыня. Двери моего дома всегда для вас открыты!

– Спасибо. Кстати, симпатичный у вас, Герман, дом. В Петербурге болтают всякое. Я опасалась увидеть здесь что-нибудь… этакое… Его высочество намедни даже изволил остановить санки, дабы получше рассмотреть ваше обиталище.

– Передайте их высочествам мое приглашение осмотреть мой дом изнутри. Я, к сожалению, пока не в силах их сопроводить… Но секретарь, Михаил Михайлович Карбышев, я уверен, с большим удовольствием сделает это за меня.

– Я передам. Боюсь, сегодня уже не выйдет. После бала у их высочеств вряд ли найдется время…

– Ах да. Сегодня же бал, – с деланым энтузиазмом воскликнул я. – Что же вы, Надежда Ивановна? Неужто ради меня решили отказаться от этакого-то развлечения?

– Да что бал, – с видом матерой светской львицы отмахнулась девушка. – Что такого в том балу? Мне право неловко, что я только теперь, на третий день после приезда, выбрала время вас навестить. Вам должно быть скучно и грустно здесь… одному.

– Последние несколько дней – да, – отчего-то вдруг решился признаться я, прекрасно осознавая, что наверняка сюда, вместо бала в бывшем доме Горохова, Наденьку отправила принцесса. И что теперь эта девушка ждет от меня оценки своей жертвы. – Прежде у меня было довольно гостей. Они не давали мне заскучать.

– Видно, снова какие-то заговоры?! – блеснула глазами фрейлина датской принцессы.

– Да. Сговаривались, как все устроить к вашему приезду…

– Фи. Это тоже скучно…

Если бы мог, я бы пожал плечами. Понятно, что она изо всех сил подводила меня к тому, чтобы я рассказал о творящихся здесь делах. Этакая разведка боем, едрешкин корень. Только я вовсе не намерен был доверять такую информацию этой девушке. Опасался, что после ее пересказа в этой саге останется мало правды…

Тем не менее нельзя сказать, будто ее присутствие было мне неприятно. Честно говоря – рад был, что нашелся хоть кто-то, еще о моем существовании помнящий. Ну и, кроме того, – прекрасно понимал, что рано или поздно, но нам с этой чудной девушкой придется обвенчаться. И жить вместе. Как-то терпеть друг друга. Быть может, даже родить и воспитывать детей.

В прошлой жизни я был, прямо скажем, никудышным супругом. У меня была своя жизнь, у жены – своя. Всегда был занят, всегда находились дела поважнее, чем пустые, как мне казалось, разговоры с человеком, воспринимающим меня этаким ожившим кошельком, одушевленным носителем средств для осуществления доступных желаний. Меня это устраивало. В той среде, где я вращался, нельзя было оставаться холостым. Супруги – и первая, и вторая – блистали бриллиантами на приемах и фуршетах, а я делал свои дела.

Здесь, во второй, новой жизни ни о каких серьезных отношениях с туземными женщинами я и не задумывался. Конечно, молодое Герочкино тело жаждало любовных утех, и мне пришлось пойти у покойного на поводу. Итогом стала связь со ссыльной полячкой Кариной Бутковской, но даже мысль о возможности создать с кем-то семью приводила в ужас. Мне казалось, что серьезные отношения станут занимать существенную долю времени. Что, отвлекшись на устройство своей личной жизни, я не успею сделать чего-то важного. Необходимого для того, чтобы чаша весов при определении места пребывания души в посмертии качнулась в ту или иную сторону. Одна из этих сторон вызывала у меня столь яркие чувства, что я готов был пожертвовать всем чем угодно, только бы никогда-никогда-никогда больше туда не попасть.

Потому столь спокойно, внешне – послушно, отреагировал на принятое за меня решение Густава Васильевича женить меня на дочери старинного его друга – Ивана Давидовича Якобсона – Наденьке. Это был, по моему мнению, лучший выход. Навязанная чужой волей жена оставляла мне моральное право не задумываться о необходимости уделять ей чрезмерно большое внимание – и в то же время удовлетворять сексуальные потребности ныне покойного Герасика.

А потом, точно не скажу – когда. Скорее всего – во время долгого, скучного пути из Санкт-Петербурга в Сибирь. О чем только не передумаешь на протяжении четырехтысячеверстного тракта… Потом, однажды – так будет верно – пришло в голову, что раз Ему было для чего-то нужно, чтобы именно так все произошло, чтобы Герман Густавович Лерхе женился на девице Якобсон, значит, так тому и быть. И кто я такой, чтобы спорить с Провидением?! Но, с другой стороны, что мешает мне получить от этой обузы если и не любовь, то хотя бы взаимопонимание?! Супруга – друг. Что может быть лучше?