Наступил день прощания императора с армией. В зале, где должен вот-вот показаться государь, всё возрастало и возрастало напряжение, все смотрели на дверь, и во многих глазах, так же как и в глазах генерала Алексеева, затаилось чувство неуверенности, вины и — тоски.

Николай вошёл в залу ровно в одиннадцать часов. Он был совершенно спокоен и, единственный из присутствовавших, производил впечатление человека, полностью в себе уверенного. Дружески кивнул Алексееву и сказал ему несколько приветственных слов, потом поздоровался с военными.

— Здравия желаем, Ваше Императорское Величество, — грянуло в ответ. Грянуло, однако, не так громко, дружно и слаженно, как обычно...

Николай вышел на середину зала, спокойно оглядел всех собравшихся — великих князей, генералов, офицеров, солдат, свитских, гражданских. Все замерли.

— Сегодня я вижу вас в последний раз, — ясно и отчётливо произнёс государь. — Ибо такова Божия воля и следствие моего решения.

Едва он проговорил эти слова, как послышалось чьё-то сдавленное рыдание. Тут Николай впервые изменился в лице, и тщательно скрываемое волнение пробилось-таки наружу. Он немного помолчал, затем, уже ни на кого не глядя, продолжил речь. Благодарил войска за верную службу (всхлипывания послышались уже из разных концов залы), выражал уверенность, что враг будет непременно разбит, и завещал драться до победного конца.

Всхлипы, переходящие в откровенные рыдания, становились всё слышнее, всё громче, звучали теперь уже отовсюду. Николай, теряя хладнокровие, взял-таки себя в руки и закончил речь. Генерал Алексеев выступил с ответным словом. Слушал его государь рассеянно, но внимательней и пристальней, чем при встрече на вокзале, глядел в глаза своего бывшего соратника. Алексеев сбивался и заикался под этим взором, но не мог отвести глаз. Сердце леденело. Через много лет в смертельной агонии он будет помнить только об этом, только это переживать вновь и вновь — глаза царя, бывшего уже, да свои мучительные попытки не покраснеть под светлым взором от бьющего в виски из глубины души слова «предатель»...

Закончил свою речь Алексеев скомканно, неловко. Он прощался с царём взглядом и мысленно просил прощения, но не было ни сил, ни решимости крикнуть перед всеми: «Братцы, да что же мы делаем-то?» А царь вдруг подошёл вплотную и... обнял генерала.

И тут уже всех прорвало — от солдата до великого князя. Казалось, стены сотрясались от тяжёлых мужских рыданий. Офицеры Георгиевского батальона подхватили своего товарища: слабый от ран, тот рухнул без сознания. На другом конце залы упал в обморок бывалый солдат. Как женщина, рыдал в истерике великий князь Александр Михайлович, тот, который вместе с родственниками изводил государыню-императрицу постыдной клеветой.

Николай грустно переводил взгляд с одного на другого.

— Не покидай нас, батюшка! — услышал он. В ответ бывший царь поклонился присутствовавшим и твёрдым шагом направился к выходу. Солдаты и офицеры бросились за ним, некоторые упали на колени.

— Нет-нет, этого не нужно, — мягко сказал Николай Александрович и вышел из залы. Рыдания, истерики и обмороки не обманули его. Свергнутый монарх прекрасно знал о том, что будет завтра.

А назавтра все, кто рыдал и умолял государя не покидать их, громко присягнули на верность новой власти.

Оправился и генерал Алексеев от мучившего его стыда, на время подавил воспоминание о взыскующих государевых глазах, вновь взыграл в нём революционный настрой. «Низложенный император понимает необходимость и разрешил немедленно снять вензеля и аксельбанты», — телеграфировал он генералу Брусилову.

Россия оделась в кумач.

«В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения мною за себя и за сына моего от Престола Российского, власть передана Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага. В продолжение двух с половиной лет вы несли ежечасно тяжёлую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы.

Кто думает теперь о мире, кто желает его — тот изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестно нашу великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу.

Твёрдо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог и да ведёт вас к победе святой великомученик и Победоносец Георгий.

Николай.

8-го марта 1917 года.

Ставка».

Это был последний приказ императора Николая Александровича, так и не дошедший до войск. Ни к чему были узурпаторам подобные приказы! За день до его подписания Временное правительство решило: «Признать отрёкшихся императора Николая II и его супругу лишёнными свободы»...

В Петербурге, называвшемся теперь Петроградом, разрастались

беспорядки, а переход преданных полков на сторону мятежников

просто потряс Александру Фёдоровну. Императрица ждала

возвращения супруга с нетерпением и всё возраставшей тревогой.

Положение между тем становилось всё хуже и хуже.

Погода была под стать настроению: очень неприятной может быть начинающаяся весна, ещё и поспорит холодом с лютой зимой. Тёмно-серые тучи без просвета затягивали небо, мелкий, но обильный снег сыпал из туч, его сметал ветер под дворцовые окна...

А во дворце — инфекция кори: царевич Алексей поиграл с одним из своих друзей, маленьким кадетом, а потом вдруг закашлял; у красавицы Ольги сыпью покрылось всё лицо. Брат и сестра слегли; следом заболела и Татьяна. Александре Фёдоровне не впервой было ухаживать за больными — она сама и ходила за своими детьми, одетая в белый халат сестры милосердия. Но сколь ни сильно было материнское беспокойство, оно не затмевало беспокойства за происходившее в стране.

Доктор Деревенко спешно примчался в Александровский дворец из лазарета.

— Что-нибудь новое? — встревоженно спросил Жильяр.

Доктор отчаянно махнул рукой.

— И не говорите! Век бы не знать таких новостей... В окрестностях столицы все железные дороги заняты бунтовщиками.

— То есть вы хотите сказать...

— Да, весьма, весьма затруднительно будет теперь государю приехать в Царское Село. Как доложить об этом Её Величеству, даже не знаю. Это известие убьёт её!