— Вообще-то можно, — без энтузиазма сказал Захар, порылся в кармане штормовки, выудил связку ключей и протянул ему.

— Это…

— Моя реликвия, — сказал Захар без выражения, — ключи от дома. Там, на материнке. Моя реликвия.

В качестве брелока на кольце болтался камешек с дыркой. Что-то вроде куриного бога у той белобрысой девчушки.

Он сжал ключи вместе с брелоком в кулаке. Гудение? Покалывание? Перепад температуры? Внутренний голос?

— Я… ничего не чувствую, — сказал он наконец.

— Ну, значит, не чувствуешь, — все так же без выражения повторил Захар. — Отдай.

Он вернул ему ключи, и Захар молча спрятал их в карман. Лицо у него было каменное, как стенка карьера.

— Может, этот? — Он указал взглядом на кольцо. Тусклый, ничем не примечательный камешек. Наверняка, чтобы его вставить, Захар вынул из оправы какой-то другой. Драгоценный.

— Этот нельзя, — вяло проговорил Захар.

Он вновь покосился на копошащихся в отвалах людей. Те переговаривались, роясь в груде щебня, голоса были спокойные, негромкие.

— Давайте присядем где-нибудь, Захар, — сказал он наконец, — присядем и поговорим.

* * *

— Значит, вы каждый день приводите сюда людей, чтобы они искали эти обереги? Рылись в мусоре ради бесполезных вещей? Система поощрений и ограничений, а возможно, и символический капитал, да и не совсем символический: денежная единица в мире, где денег не существует? Неплохо работает.

Сделай так, чтобы это было правдой, Тот-от-кого-все-зависит, умолял он про себя, пожалуйста, ну что Тебе стоит?

— Я вами восхищаюсь, Захар. Бросьте, мы ж свои люди. Оба под грузом ответственности… обоим надо как-то… лавировать.

Бревно, на котором они сидели, пахло смолой и хвоей. И было теплым. Дерево всегда теплое, потому что живое. Даже когда мертвое.

— Все… не так. — Захар по-прежнему говорил вяло, словно что-то мешало ему двигать челюстью.

— Не так?

— Это… правда. Ну, на самом деле.

— На самом деле? — спросил он очень спокойно. — Вот как?

— Когда… ну, когда нас сюда перебросили и мы… ну, начали обосновываться, — Захар смотрел на свои руки и выталкивал из себя слова, — стали… случаться разные вещи… Те, кто… в лес или в каменоломни… Мы были очень осторожны. Нас учили. Но люди стали бояться. И тут они…

— Кто?

— Они, — тихо повторил Захар. — Они сказали, что нам нужна защита. Это, — он кивнул в сторону карьера, — защита.

— От кого?

— От себя, — прошептал Захар.

Захар говорил все тише и тише: ему приходилось напрягать слух, чтобы разобрать.

— Вот как…

— Они говорят, мы неправильные. Ну, — Захар в затруднении подергал шеей, — вроде как бракованные. И если без оберега… А он не дает…

— Проявляться худшему?

— Да. И если его носить, да, то они вроде как награждают. Делают хорошо. Только это надо все делать правильно. Тогда они как бы подбрасывают еще. Сюда, в этот карьер. Это… это они сами решают, для чего. Чтобы не болеть. Или чтобы девушки любили. Или чтобы удача. Тот, кто найдет… может себе забрать. А может передать или выменять.

— А отнять у него не могут?

— Нет. Потому что надо, чтобы все добром.

— Ну да, — кивнул он, — ведь все теперь хорошие.

Эвакуация, причем срочная. Эти долго продержались, но все равно. Черт, это сколько же ресурсов, чтобы всех эвакуировать! А психоз почти такой же, как на варианте-восемь. Впрочем, тех так и не удалось вытащить, с варианты-восемь. Компенсированное пока что безумие. Но безумие.

— Кто такие они, Захар?

— Не знаю. — Захар по-прежнему сидел, опустив голову и глядя на свои руки.

— Ясно. Значит, так. Сворачивайте работу. Консервируйте постройки, мобилизуйте людей. Через две недели мы откроем портал.

— Но посевы?!

— Хрен с ними, с посевами.

— Но птица? Куры?

Он на миг зажмурился.

— Выпускайте. Вот уж с кем ничего не случится, так это с курами.

Захар молчал.

— Захар, у меня неограниченные полномочия. Если вы не предпримете никаких мер, портал все равно откроют. Придет оперотряд, заберет вас насильно. Представляете, что это будет? Как это будет? Вы же здесь вроде как главный, Захар. Вы отвечаете за людей.

Захар поднял голову и посмотрел ему в глаза:

— Но никто не хочет на материнку. Я не хочу на материнку. Что я там забыл? У меня же там ничего не осталось! Ничего! Отвечаю за людей? Ну да. Я им нужен. А они — мне. В чем дело, Ремус? Вы думаете, мы психи? Ладно, пускай. Какая вам разница? Мы наладим поставки. Все будет в порядке. Материнке-то какая разница? Сколько у нее таких колоний? Тридцать? Пятьдесят?

Теперь уже он молчал, уставившись на руки.

— Одна, — сказал он наконец. — Эта. — Он говорил в точности как Захар, с трудом ворочая языком. Видно, это заразно.

— Что?

— Одна. С другими вариантами ничего не вышло, Захар. Ничего.

— Как это… не вышло? Когда нас готовили…

Он усмехнулся:

— Это такая тайна, что мне, наверное, следовало бы вас ликвидировать. Чтобы вы по возвращении на материнку… Но вы же псих, Захар. Вам никто не поверит. Вам всем придется пройти обработку, лечение. Потому плевать. Хотите правду? Вот вам правда. Ни одна колония не протянула больше пяти лет. Успевают засеять поля и резервные делянки и вырастить несколько урожаев. И все.

— Все? — Захар не отрывал от него напряженного взгляда, он прямо-таки чувствовал этот взгляд, сверлящий лицо, не видел, но чувствовал. — Что — все? Почему?

— Никто не знает. Ну есть гипотезы. Разные. Например, кто-то из наших раскопал одну очень старую идею, что изолированная группа людей не способна выжить… что для этого нужна некая общая ноосфера, совокупное человеческое «я», а если его нет, если эфир пуст… А может, влияет сам переброс. Хотя это вряд ли, инспекторы много перемещаются, а с ними все в порядке. Сходят с ума те, кто оседает. Еще была гипотеза, что человек способен жить только при определенной совокупности факторов. Чуть другое магнитное поле, я не знаю, поляризация света — и все. Но куры, мать их, куры выживают. Варианты сплошь забиты одичавшими курами… Словно кто-то отдал нам на откуп только одну, одну Землю, чтобы посмотреть, как быстро мы с ней расправимся, — и не пускает дальше.

— Вы, сволочи, — Захар медленно поднялся, теперь он нависал над ним, как скала, огромная тень, заслонившая солнце, — сколько человек вы послали на смерть? Сто тысяч? Двести?

— Цунами на Борнео, — сказал он, не поднимая головы, — за двадцать минут уничтожило пятьсот тысяч. Взрыв атомной станции в Бангладеше — два миллиона. Земля гибнет. Климатическая катастрофа. Голод. Эпидемии. Все жрут модифицированную сою. Биота вырождена. Казалось бы, что проще — осваивай варианты, перебирайся. Но они не заселяются, Захар, вот в чем штука. Почему, ну почему все после переброса сходят с ума, вырезают друг друга в истребительной войне за власть между двумя самозваными лидерами, ни с того ни с сего самосжигаются в религиозном экстазе или просто сбегают в лес и начинают говорить с деревьями? Когда я попал сюда, Захар, как только я сюда попал, я подумал: вот, наконец-то получилось. Вы рационалисты, деловые люди… Это лучше, чем если бы романтики — у романтиков быстрее всех крыша едет. Но так не пойдет, Захар. Мы, хотя и сволочи, но не настолько. Мы вас вытащим.