Конечно, и в моей жизни, как и у всех нормальных людей, случалось много разочарований, но их причиной никогда не становились дорогие мне люди, и уже из-за одного этого можно было считать себя счастливым человеком.

Задумываясь над причинами такого необыкновенного везения, я иногда со свойственной мне нескромностью делал вывод, что здесь, видимо, не обошлось и без каких-то присущих мне качеств. Наверное, я тоже умел дружить и любить, наверное, мои друзья и подруги тоже находили во мне нечто такое, что ценится среди порядочных людей, поэтому-то наши отношения и были столь продолжительны по времени и глубоки по степени взаимного доверия. И думаю, что среди моих личных качеств, которые привлекали ко мне людей и делали их моими друзьями, далеко не самое последнее место занимала моя надежность.

Эти выводы не были следствием праздных раздумий или желания покрасоваться перед публикой, а, как и все, чем я живу с тех пор, как стал работать в разведке, носили прагматический характер. Потому что именно это мое личное качество являлось сейчас предметом самого тщательного анализа Центра, от результатов которого зависело, будет ли продолжена работа с Рольфом, попытаемся ли мы использовать сложившуюся ситуацию в наших интересах, или мне предложат немедленно покинуть страну.

Самые гениальные идеи, самые хитроумные комбинации, самые благие намерения ничего не стоят, если непосредственный исполнитель, тот, которому предстоит все это воплотить в жизнь, недостаточно надежен. Именно надежность является тем основополагающим критерием, без которого ничего не стоят ни его подготовка, ни его эрудиция, ни знание иностранных языков, ни прочие профессиональные и личные качества. Только надежность является цементирующим раствором, который намертво скрепляет все лучшее, что есть в сотруднике разведки, и напротив, все лучшее превращается в прах, в набор бесполезных достоинств, если не будет спаяно воедино надежностью.

Лично я не ставил под сомнение собственную надежность и, трезво взвешивая все «за» и «против», был убежден, что если операция не состоится, то совсем по иным причинам. Все мои непосредственные руководители в Центре достаточно хорошо меня знали, и в первую очередь тот самый «стойкий коммунист», который теперь был генералом и вот уже в течение трех лет возглавлял управление, по линии которого я ездил в загранкомандировки. Именно он почти двенадцать лет назад помогал мне выбираться из страны после гибели курьера, мы увидели друг друга в настоящем деле и с тех пор испытывали глубокую взаимную симпатию.

Кроме этого, за прошедшие годы у меня сложилась прочная репутация сотрудника, который пока не завалил ни одного ответственного задания. А среди этих заданий были и такие, при выполнении которых самой серьезной проверке подвергались не только мои профессиональные навыки и умения, но и моя надежность как разведчика. Да и товарищи мои, я в этом уверен, при необходимости всегда замолвят за меня доброе слово.

Этой же точки зрения придерживался и шеф. Но он, как и я, тоже трезво смотрел на вещи, а потому через несколько дней после того, как мы отправили в Центр шифровку, сказал:

— Вот что, Михаил Иванович, пока они в Москве думают, давай-ка начнем потихоньку сворачивать твою работу.

Выражение «сворачивать работу» на нашем языке означало, что мне надо было прекратить встречи со всеми своими связями, кроме, естественно, Рольфа. Этого прежде всего требовали соображения безопасности, потому что в условиях, когда я нахожусь на грани провала, продолжать нормальную работу со связями было бы не только неосмотрительно, но и преступно. И вообще, независимо от того решения, которое примет Центр, я должен быть полностью свободен от всего, что необходимо сберечь для дела, потому что в любой момент мне может понадобиться срочно покинуть страну, и тогда на свертывание работы просто не будет времени…

Этим в ожидании ответа из Центра я и стал заниматься.

В течение нескольких дней, соблюдая максимальную осторожность, я сделал все необходимое: одних «законсервировал» до лучших времен, других передал Толе Сугробову, и в тот день, когда из Москвы наконец поступил ответ, я был «чист», как дистиллированная вода, долитая в аккумулятор моего «вольво» на станции техобслуживания.

Указание Центра было коротким и не очень для нас понятным. Мне предписывалось через два дня встретить самолет Аэрофлота, который должен доставить нам дипломатическую почту, и этим же самолетом отправить в Союз мою семью.

Указание об отправке семьи означало, что меня оставляют в стране, а раз оставляют, то, безусловно, не ради того, чтобы зазря дразнить контрразведку, а для того, чтобы работать. Первую же часть указания нам расшифровать не удалось, хотя у нас и возникли на этот счет кое-какие предположения. Не найдя определенного ответа, мы с шефом не стали больше гадать, а решили подождать прибытия самолета.

Последнюю ночь накануне этого рейса мы с Татьяной практически не спали. Сначала собирали вещи, хотя вещей было не очень много, потому что Татьяна с Иришкой улетали по отпускному варианту, то есть налегке, чтобы никто, и в первую очередь контрразведка, не догадались, что они улетают окончательно. Им я тоже сказал, что они едут в отпуск, хотя Татьяна, как я ни маскировал истинный смысл ее отъезда, сразу поняла, что он вызван какими-то чрезвычайными обстоятельствами.

Когда мы около трех часов ночи наконец легли спать, она, прижавшись губами к моему уху, чтобы ни один микрофон не уловил ее шепота, так и спросила:

— Миша, то, что тебе предстоит сделать, это опасно?

— С чего ты взяла, что мне что-то предстоит сделать? — как всегда, когда у меня не было ответа, вопросом на вопрос ответил я, хотя давно убедился, что могу навешать лапши на уши кому угодно, но только не собственной жене.

— Не надо, Миша, — прошептала Татьяна, — скажи мне просто: «да» или «нет».

Все любящие женщины одинаковы. В этот момент Татьяна напомнила мне мою маму. Еще когда я был слушателем контрразведывательной школы и приезжал на каникулы, происходило примерно то же самое, потому что это только считалось, что я приезжаю к маме. На самом же деле я большую часть времени проводил не с ней, а со своими старыми школьными друзьями, и если задерживался где-то допоздна, а то и до утра, забывая ее об этом предупредить, то каждый раз она ужасно волновалась и упрекала меня за эти волнения. А я никак не мог понять, отчего она так волнуется, и каждый раз говорил ей:

— Мама, я сейчас живу вдали от тебя, и ты даже не знаешь, где я и чем