Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Макара что-то останавливало.
Яна Тишко оказалась хорошим проводником в прошлое.
Большинство людей, рассказывая о детстве, проникаются таким сочувствием к себе маленькому, что начинают непроизвольно искажать факты в свою пользу. Пересказ событий превращается в сеанс психотерапии. Когда-то Макар поделился этим наблюдением с Машей, женой Бабкина.
«Ничего удивительного, – сказала Маша. – Многих из нас в детстве жалели недостаточно. Вот люди и возмещают недостаток любви таким простым способом».
«Перевожу: дай только повод, и человек примется упоенно гладить себя по макушке и приговаривать: «Ах ты мой бедненький! Ах ты мой горемыка!»
Однако рассказы Яны Тишко о времени, проведенном в доме Прохора, не были проникнуты состраданием к себе. И это удивляло Макара. Ее самоощущение не было самоощущением жертвы, при том, что обстоятельства были против нее. С одной стороны, Илюшину это нравилось. Но он не мог не спрашивать себя: а если вся история с разбитой вазой и восстановленной комнатой – вымысел? Большая мистификация? Что, если Яна Тишко сама придумала и воплотила этот сценарий, а затем привлекла на освещенную сцену двух новых актеров?
Разложив вещи, Макар накинул куртку и вышел на улицу. На крыльце курила Женя. От предложенной сигареты Илюшин отказался и спустился в сад, прозрачный и мокрый после дождя, заросший какими-то лохматыми ржавыми метелками, которым он не знал названия. На земле валялись уже подгнивающие яблоки. Илюшин подобрал одно, бледно-желтое и крупное, как айва, и потер об рукав.
– Держи еще!
Он обернулся и поймал красное яблоко, брошенное Яной.
– Это слаще, – сказала она. – Сорт другой.
В руках у нее был дуршлаг, наполовину заполненный падалицей.
– Зачем ты их подбираешь?
– Шарлотку хочу испечь.
– А ты умеешь?
Она рассмеялась:
– Нет. Бабушка оставила книжку с рецептами. – Яна пошла рядом с Илюшиным, приноравливаясь к его шагу. – Знаешь, я не люблю готовить. Терпеть не могу. Но это лучший способ почтить бабушкину память.
Илюшин остановился и взглянул прямо на девушку.
– Ты ведь ее совсем не знала.
– Я знала ее грибные супы и кулебяки, – без улыбки возразила Яна. – Сырники она заливала малиной, протертой с сахаром. В чайник обязательно клала смородиновую веточку и пару листов лимонника. И еще она заботилась обо мне. Мне все кажется – ты только не смейся, – что она огорчается, видя, что на кухне никто не хозяйничает. Думаешь, это глупость?
– Думаю, в шарлотку нужно добавить корицы, – сказал Макар.
Он прогулялся по Литвиновке, заглянул в поселковый магазин и в процессе покупки ненужного батона и нужной тетради поинтересовался, к кому лучше обратиться, если приспичило перетащить мебель. Продавщица, молодая и кокетливая, кажется, готова была сама вызваться помочь Илюшину. Но потом все же сообщила, что у Загорских с начала лета живут рабочие.
– Третий дом строят, – сказала девушка. – У них семья большая, молодежи много. Женятся, замуж выходят… – она непроизвольно вздохнула.
Макар поблагодарил и ушел, провожаемый мечтательным взглядом.
Дом Загорских он нашел у пруда. За приоткрытыми воротами курили двое работяг в дождевиках.
– Здорово, братцы, – сказал Макар. – Не вы ли бабушке моей с месяц назад помогали мебель перетаскивать?
– А дом-то какой? – рассудительно поинтересовался старший.
– Тридцать пятый, по Лестева.
– А, это в дальней части. Не, не мы…
– Постой. Вроде Леха там с кем-то договаривался.
– А где Леха? – живо заинтересовался Макар.
Кликнули Леху. Из дома вышел широкоплечий бородатый мужик и, выслушав Макара, кивнул:
– Я там был, да. А чего? – Он вдруг насторожился.
– Нормально все, – успокоил Илюшин. – Ничего не пропало. Просто поспорил с приятелем, что один человек не мог так быстро перетаскать мебель из мансарды вниз.
Мужик фыркнул и пренебрежительно оглядел худощавого Макара:
– Чего там таскать-то? На три часа работы. А кресла бабулька твоя разрешила мне забрать. Сам у нее спроси!
– Бабулька померла, – сказал Илюшин. – Кресла себе оставь, мне они ни к чему. Скажи, при ней никого не было? Внучки, дочки?
Бородач покачал головой:
– Она меня заранее подрядила. Позвонила за пару недель. Очень настаивала, что все нужно сделать быстро. Как будто опасалась кого.
Он рассказал, как под ее руководством перетащил всю мебель и поменял обстановку в гостиной. В красках изобразил, как мучился, волоча сверху по узкой лестнице кушетку и столик. Умолчал лишь о том, что старуха показалась ему помешанной. Она заставляла его двигать чертов гарнитур по сантиметру до тех пор, пока не осталась удовлетворена результатом, и заплатила за работу вдвое больше, чем он надеялся получить.
Когда Илюшин, поблагодарив за сведения, пошел к пруду, сзади его окликнули. Из дома Загорских торопливо ковылял к нему тощий синюшный старик.
– Ты чьих будешь? – неприветливо осведомился он.
– Я из тридцать пятого… – начал Илюшин.
– И чего тебе здесь надо? – перебил его взвинченный дед. – Хрен ли ты тут разнюхиваешь? Вали давай отсюда!
– Похоже, тут недоразумение, – спокойно сказал Макар. – Я не из семьи Савельевых. Я друг их внучки. К вам заходил узнать, заплатила ли ее бабушка вашему строителю за помощь по дому.
Старик с сомнением посмотрел на него, шмыгнул.
– Нечего мастеров моих сманивать, – буркнул он чуть тише. – Да еще и к Савельевым. Не был бы работник такой годный, выгнал бы его к чертовой матери.
– Что вам Савельевы сделали?
Глаза старика зло блеснули.
– А то ты не знаешь!
– Откуда? Я же приезжий.
– Парня мне искалечили, – хмуро сказал старик.
– Кто?
– Да никто! Собака ихняя. Ладно, проваливай. И больше тут не отирайся, понял? А то ружья-то у нас имеются!
Илюшин заверил, что понял, и направился к дому. Он выяснил главное: Яна Тишко не лгала.
– Я уеду в Питер на сутки, – сказал Илюшин, дозвонившись до Бабкина. – Хочу поговорить с Вениамином. А потом с матерью девочек.
– Кошелевой?
– Ага.
– Почему именно с ними? – удивился Сергей.
– Да черт его знает, – искренне ответил Макар. – Нутром чую, что копать нужно среди безалаберных и беспечных.
Бабкин отчетливо хмыкнул, и непроизнесенное «ну-ну!» застряло в телефонной трубке.
– Как твои успехи? – спросил Илюшин. – Что-то новое есть?