— Лишние свидетели никому не нужны, — согласился Ларин, но добавил с сомнением в голосе: — Только что мы такого знаем? Про слонов? Так это вряд ли военная тайна…

Федор не успел ему возразить. Верховный вождь сапотеков что-то приказал высоким трескучим голосом, — Чайка услышал его впервые и даже вздрогнул, таким неприятным был этот голос, — и сквозь ряды охранников протиснулись два освобожденных Лариным сапотека.

— Суд вызывает свидетелей, — криво ухмыльнулся Леха, поглядев на унылые физиономии индейцев, которые одинаково боялись смотреть и на финикийцев и на своих вождей.

— Что молчите? Да, предателям везде несладко, — подлил масла в огонь Ларин, словно сапотеки могли его понять. Но, копье охранника, уткнувшись ему едва ли не в горло, заставило бравого адмирала замолчать.

— Ладно, посмотрим, что напоют эти свидетели, — отодвинувшись от острия, прохрипел Леха, умолкая.

Опираясь на высокий посох, обвешанный амулетами, главный старец Монте-Альбана, а Федору отчего-то показалось, что индеец с морщинистым лицом был именно в этом ранге, что-то резко спросил, указав на пленников.

Те рухнули на колени и затараторили, перебивая друг друга. Сколько ни вслушивался в их сбивчивую речь Федор Чайка, ничего «разобрать» так и не смог, кроме нескольких упоминаний про уже знакомого Питаошоо. Кем был этот Питаошоо, Федор пока мог только догадываться. Скорее всего, божеством, которое не то трясет землю, не то насылает громы с небес. Об этом Чайка догадался, когда оба индейца при каждом упоминании Питаошоо, подобно театральным жестам «толмача», вскидывали руки вверх и дергались в конвульсиях, пытаясь изобразить грохот падающих камней или раскаты грома. Получалось у них хуже, чем у образованного «толмача» сапотеков, который взирал на это выступление свидетелей с явным подозрением.

Неожиданно словесное извержение сапотеков закончилось.

Пронзительный взгляд, ограненный головным убором из черных перьев, вновь скользнул по Федору, отозвавшись неприятным холодком в душе. Кольчатые серьги красного цвета с позолотой всколыхнулись, и старец что-то коротко спросил у обоих сапотеков, глядя на него.

Оба, как по команде, распрямились, вскинули правую руку и указали на Леху Ларина, который от неожиданности потерял дар речи.

— Я? — только и вымолвил он, хлопая глазами. — А что я?

Старик медленно и грациозно, так что ни перья, ни украшения в ушах не дрогнули, вновь развернулся к сапотекам и еще что-то спросил. Вопрос был чуть длиннее, чем в первый раз, но его интонация показалась Федору менее приятной.

В ответ оба сапотека, ни секунды не колеблясь, указали на Чайку. Пронзительный взгляд старца едва не отбросил Федора к стене, уткнувшись в него. Вождь еще некоторое время молча буравил Федора взглядом, а потом что-то коротко сказал «толмачу», не расстававшемуся со своими глиняными табличками. Затем, потеряв интерес к пленникам, медленно направился к выходу. Стоило ему сделать первый шаг в сторону двери, как она отворилась будто сама собой. Охранники мгновенно перестроились вдоль его пути в два ряда и, продолжая следить за обескураженными пленниками, пропустили вождя к выходу.

За ним, еще раз осмотрев финикийцев, словно чтобы запомнить, какими они были перед казнью, направился второй вождь. Прибывшая процессия покидала каземат смертников в той же последовательности, как и появилась здесь.

— Что-то я не понял, Федя, — выдавил из себя Леха, глядя на колыхавшиеся перья индейских вождей, которые медленно уплывали вдаль, — и что они решили?

— А что тут неясного? — спокойным голосом заметил на это Федор Чайка, посмотрев на двух сапотеков-свидетелей, которые полубоком за своими вождями неслышно передвигались к выходу, — ты, похоже, спас им жизнь, избавил от ольмекского плена. Так что…

Федор помолчал несколько секунд, словно подбирая слова.

— Тебе, я так думаю, жизнь оставят.

— Ну а я, — он опять умолк на некоторое время, глядя, как вожди один за другим исчезают в проеме дверей, — убил ягуара. Так что меня, скорее всего, казнят. Может, уже сегодня.

Чайка посмотрел на солдат и встретился взглядом с обескураженным Пиргом, затем с Цорбалом и Абдером.

— Что будет с остальными, я не знаю.

— Черта с два, — возразил Леха, — ягуара я тоже убивал, да и остальные помогали. Так что несправедливо будет тебе одному погибать.

— Ну это уже не нам решать, — произнес каким-то отстраненным голосом Федор, — что справедливо, а что нет.

Охранники с копьями наперевес стояли до тех пор, пока каземат не покинул последний «посетитель». Военачальник в золотом орлином шлеме вышел не оглядываясь. Однако последними оказались не сапотеки-свидетели, а тот самый «толмач», который больше всех пытался говорить с пленными. Он даже что-то пробормотал напоследок, исчезая в проеме двери вместе со своими табличками. Наконец, помещение покинули копейщики и факелоносцы. В каземате вновь стало темно. Повисла гнетущая тишина, которую никто из пленников не посмел нарушить.

Однако Федор ошибся. Ни его, ни остальных в этот день не казнили. О них до вечера просто забыли, дав возможность отдохнуть перед смертью. Никто не лишил их жизни и на следующий день, который они провели в бесплодных попытках выбраться из этого каменного мешка. Вернее, попытки предпринимал Леха Ларин и остальные бойцы. Сам Федор был так подавлен промахом своей интуиции, благодаря которому он позволил заманить себя и своих людей в эту темницу, что сидел в центре каземата и с чувством вины взирал на их действия.

Леха же не унимался. Несмотря на то что Федор «обещал» ему жизнь, оставаться в живых с перспективой стать рабом в этом странном государстве сапотеков ему не хотелось. Особенно в одиночестве. А потому сначала, как только удалились все «посетители», он вытребовал у Федора лезвие и попытался вскрыть колодки. Ничего не вышло, как он и сам предсказывал. Только лезвие чуть не сломал.

Ночь прошла спокойно, а наутро Ларин с удвоенной энергией возобновил свои действия. Поскольку командир временно самоустранился, Леха приказал всем бойцам встать и осмотреть стены каземата на предмет поиска слабых мест. Как ни выглядел этот приказ очевидно бесполезным, тем более для изможденных людей в колодках, финикийцы все же подчинились и принялись искать слабые места кладки, ощупывая каменные блоки один за другим. Передвигаться в колодках было очень тяжело, но все-таки можно. И Ларин со товарищи бродил вдоль стен с черепашьей скоростью, а закончив ощупывать один почти идеально притертый камень, подпрыгивая, как кенгуру, перемещался к другому.

— Я все равно найду выход, — бормотал он, сплевывая то и дело на пол «ядовитую» слюну, — все равно.

Так прошел второй день после визита старейшин. К вечеру этого дня Федор, смирившийся с судьбой и уже давно решивший, что все бесполезно, вдруг вновь ощутил желание жить. Не то на него подействовали усилия друга и его бойцов, из последних сил пытавшихся выбраться из каменного мешка, не то действительно что-то незримо изменилось в окружающем мире, но к Федору вернулось самообладание. Командир карфагенян, молчавший уже второй день, на закате вдруг прервал свое затянувшееся молчание и вымолвил первые слова.