И выскочила вон.

Книжник был ошеломлен.

Ошеломлен и расстроен.

Он постоял, подумал, подошел к одной из полок и вынул толстый том — не мог же он держать у себя в лавке книгу, которая заставляет рыдать молодых женщин, чья мать не мать на самом деле.

И в тот же миг — пудупудупуду — Бог покинул лавочку.

Книжник не огорчился.

Не в первый раз такое было, и каждый раз Он очень скоро возвращался.

Лицо той женщины стояло у Книжника перед глазами, он злился на себя. Он вышел на порог, выглянул на улицу, но никого не увидел. Посмотрел на дверь бара напротив, немножко подождал — не там ли женщина. Но все напрасно.

Она ушла.

И если он увидит ее снова, то, вероятнее всего, не скоро, учитывая, сколько книжных лавок в городе.

Что ж, Книжник мысленно пожелал ей удачи и вернулся за свой столик.

В виде наказания он не позволил себе выпить чашку чая и снова погрузился в книгу.

Бесспорно, Книжник проводил за чтением больше времени, чем все его коллеги вместе взятые, поскольку у него имелось большое преимущество — он не испытывал желания писать.

Ни малейшего желания.

Не то чтобы ему такая мысль не приходила в голову — иной раз приходила, но долго не задерживалась. И Книжник тоже не задерживал ее.

Он увлекался только чтением.

Читал со страстью.

И никогда ничего не писал, за исключением названий трав на этикетках, которые наклеивал на банки, да адресов своих сестер и братьев на конвертах.

При всем при этом Книжник не осознавал, насколько отличается от всех.

Он искренне считал себя таким же, как все люди, во всяком случае, как все владельцы книжных лавок, что в его городе, по сути, было то же самое.

* * *

На сей раз Книжника оторвал от чтения стук шпилек по полу, его сопровождал, а вскоре перегнал аромат пиона.

Пошарив по углам, посетительница быстро нашла Книжника и спросила:

— Вы не могли бы мной заняться?

Книжник оглядел ее: красивые волосы, красивые глаза, все остальное не хуже — и ответил:

— С удовольствием.

Тогда и она оглядела Книжника, улыбнулась и сказала:

— Правда?

И они тут же занялись любовью, прислонившись к полке с русской классикой. Получилось отлично, ей было хорошо, ему тоже.

В лавку вошли несколько человек. Женщина поцеловала Книжника и ушла.

Пудупудупуду…

Книжник оглядел и этих новых посетителей, постоял в нерешительности. В идеальном мире, подумал он, все должны заниматься любовью со всеми.

Вздохнув, он все-таки вернулся на свое место за столиком.

Вести себя в книжной лавке, как в идеальном мире, подумал он, было бы страшно неудобно.

Сидя в кресле, Книжник следил за группкой посетителей.

Ей было трудно пробираться между стеллажей, проходы не были рассчитаны на пропускание больших и малых групп. Книжник не нарочно поставил стеллажи так тесно, но сейчас, глядя на группку, невольно подумал, что оно и неплохо.

Еще он невольно подумал о бывших друзьях и снова посмотрел на посетителей, они столпились меж двух стеллажей и шептались без умолку.

Он раскрыл было книгу, но при них не читалось.

И подмывало выкинуть их вон из лавки всех по одному, хотя бы для того, чтоб убедиться, что группу можно разделить на составные части, но Книжник овладел собой.

А группка с большим трудом протиснулась к столику.

Все загалдели разом, но слаженно, и Книжник понял, о чем они его спросили в один голос:

— Какую книгу у вас больше всего покупают?

Книжник посмотрел во все лица по очереди и встал с кресла.

Многоликая группа неловко двинулась за ним.

Книжник повел ее самыми узкими проходами, там, где обычно могли проскользнуть только дети; хоть стыдно, но приятно было слышать за спиной пыхтенье и шуршанье.

Потом он показал на первую попавшуюся книгу и ушел, оставив группу извиваться между полок.

Вся группа захотела эту книжку, но оказалось, экземпляр единственный.

Шушукались довольно долго и наконец решили не покупать совсем, чтобы не вышло ссоры.

На выходе они сгруппировались так, что книжник услыхал только одно пудупудупуду.

Довольный, Книжник пошел приготовить чашечку чая и, не найдя пионового, заварил себе тмин.

О травяных чаях он ничего не знал и даже не читал. Он пробовал их сам и испытывал действие каждого, но не запоминал и каждый раз пробовал заново.

Спустившись, он снова устроился в кресле и снова открыл свою книгу.

Если какие-то вещи не держались у него в памяти, то это потому, что она была занята книгами. А их он знал так хорошо, что мог страницами шпарить наизусть: три страницы из одной, три страницы из другой, три из третьей — и ни разу не сбиться.

Все книги, которые имелись в лавке, имелись в нем самом, записанные от первой до последней строчки, так что когда он их читал, то лишь оживлял в памяти.

А книги нуждались в хозяйском перечитывании, чтобы оставаться в его памяти живыми.

И Книжник читал непрерывно.

* * *

Два-три пудупудупуду спустя (приходил какой-то мужчина и спрашивал дерьмовые книжки, приходила жена какого-то мужчины и спрашивала дерьмовую книжку для мужа) в лавку вошел первый за день свидетель Иеговы.

Ему не нужны были книги, он хотел заставить Книжника радоваться тому, что жизнь прекрасна.

— Я что, похож на человека, которого можно заставить радоваться тому, что жизнь прекрасна? — почти невольно вырвалось у Книжника.

Свидетель заглянул ему в лицо, подумал и сказал:

— Пожалуй, что сегодня нет.

И вышел из лавки.

Книжник тоже задумался.

Потом поднялся на второй этаж в ванную комнату и посмотрел на себя в зеркало.

Нет, все же он был вполне похож на человека.

С без четверти одиннадцать Книжник ждал почтальона. Тот приходил в одиннадцать. Но Книжник, точно зная, что с ним придет письмо, готовился уже с без четверти.

С тех самых пор, как братья-сестры Книжника разъехались во все концы света, а у него осталось странное чувство, будто уехал он сам, они, как сговорившись (но вряд ли!), присылали ему по письму в день.

Всегда, в любую непогоду, дождь, ветер или снег.