Она считала Давида своим лучшим другом, таким другом, с которым у тебя никогда ничего не будет, но тем больше к нему доверия. Давид был просто милый мальчик, может быть, слишком милый; он всегда желал Лауре добра, но вопреки всем его добрым намерениям казалось, что он слишком уж пытается ее оберегать, как родители оберегают ребенка от всего шокирующего и от дурных новостей. Порой ее это угнетало, но она ни разу не решилась об этом сказать.

– Я сказал ему, что надо было подождать, пока мы вернемся в Амстердам, – сказал Давид. – Со Стеллой. По-моему, он не должен был делать это у тебя в доме. В доме твоих родителей.

– А почему бы и нет? Почему это ему нельзя заигрывать с моей лучшей подругой?

Лаура старалась, чтобы ее голос звучал как обычно – спокойно, сдержанно, как будто ее все это не касалось, – но скрыть лежащий под этим сарказм не было никакой возможности, и Давид наверняка тоже это услышал.

– Вот именно потому, как ты и сказала: твоя лучшая подруга. По-моему, это странно, так не делают. Надо считаться с чувствами других.

Шее Лауры вдруг стало жарко; этот жар поднимался все выше, и теперь ей оставалось только приложить все усилия, чтобы он не дошел до лица.

– Какие это чувства ты имеешь в виду?

– Лаура, я твой лучший друг. Не надо морочить мне голову. Я видел это собственными глазами. И наверное, не я один. Как ты смотрела на Германа. Как ты изо всех сил притворялась, чтобы убедить всех, что он тебе не нравится. Я просто видел, как это произошло, как ты совсем пала духом, когда они со Стеллой…

– Пала духом?

В уголках ее глаз появились слезы, и в попытке спрятать их от Давида она поднесла обе руки к лицу.

– О чем ты говоришь?

Но потом она по-настоящему заплакала. Давид привстал с кресла, потом подумал и передвинул кресло вокруг столика поближе к ней.

– Прости, – сказал он. – Я не хотел тебя… Я правда не хотел. Стелла знает, что` ты об этом думаешь? Я имею в виду, что` ты чувствуешь? Вы когда-нибудь об этом говорили?

– Ах, эта потаскуха! – сказала Лаура.

Это вырвалось у нее раньше, чем она успела подумать, – но это было именно то, что она думала.

– Да, – только и сказал Давид.

Его рука поднялась, как будто он хотел обнять Лауру за плечи, но потом просто опустилась.

– Чтоб ей сдохнуть, – сказала Лаура.

Ничего подобного, да еще в такой форме, так буквально, никогда не приходило ей в голову, но какая-то другая сила – чужим голосом – точно выразила ее чувства еще до того, как возникла мысль. Во всяком случае, это принесло облегчение, словно она наконец засунула два пальца в горло, ее вырвало и тошнота прошла. Она перестала плакать, вытерла слезы и улыбнулась Давиду.

– Какое-то время мне хотелось, чтобы она умерла, – сказала она. – Теперь опять все в порядке.

И Давид улыбнулся в ответ; именно это и делало его лучшим другом, в который раз осознала Лаура: он ничего не сказал невпопад, например, он не сказал, что нельзя говорить такие вещи о своей лучшей подруге.

– С учетом всего этого мне кажется разумнее, чтобы на этот раз Герман и Стелла не ехали с нами в Зеландию, – сказал Давид. – Герману я на это уже осторожно намекнул, а Стелле еще ничего не говорил. Герман, наверное, все понял, я полагаю. Но решать, конечно, тебе.

– Что он понял?

Лаура вдруг почувствовала себя заледеневшей изнутри, – казалось, будто она рыдала уже давным-давно, сто лет назад, будто она еще никогда в жизни не плакала, так это ощущалось.

– Что тебе могло быть нелегко. Он сказал, что не хотел тебя задеть. Если тебе тяжело, то он останется дома, ничего страшного. Впрочем, если Стелла поедет с нами, а Герман – нет, тоже может получиться неловко.

– Задеть?

Лаура говорила очень тихо, она полностью владела собой, как убеждала сама себя. Она смотрела Давиду прямо в глаза, Давиду, своему «лучшему другу», но, наверное, такому лучшему другу, который слишком верит в свою доброту – в собственные добрые намерения. На него невозможно было бы рассердиться, он бы никогда этого не понял, но то, что она не могла на него рассердиться, бесило еще больше.

– Что точно ты ему сказал?

– Лаура…

Давид отодвинул кресло, чтобы удобнее было на нее смотреть.

– Лаура, я рассказал ему только то, что и так уже было ясно. Это заметили все. Герман тоже не слепой. Он сразу все понял, и, по-моему, это очень хорошо с его стороны.

Вот цена, которую платишь за то, чтобы у тебя был лучший друг, поняла теперь Лаура. Приходится принимать и то, что тебе все портят. Из доброты. Из жалости. Она подумала, что сейчас ее в самом деле может вырвать.

– Не вижу ни малейшей проблемы в том, чтобы Герман и Стелла ехали с нами, – сказала она. – Реально никакой проблемы.

– Лаура…

– Никаких Лаур. Ты же сам сказал, что это мой домик? Моих родителей? Ну, значит, Герман и Стелла там тоже желанные гости. Конец дискуссии.

Она встала, хотя их пиво еще так и не принесли.

– Я пошла. Увидимся завтра в школе.

29

Они сидели на диване в гостиной у него дома. Учитель истории Ландзаат обнимал ее за плечи; на низеньком столике у их ног стояли бутылка красного вина, два бокала и блюдечко с арахисом.

– Чего тебе хочется? – спросил он. – В кино? Поесть чего-нибудь в ресторане, где мы были в прошлый раз?

Это был вечер пятницы перед началом осенних каникул. На следующий день Лаура уезжала с друзьями в Терхофстеде. Жена Яна Ландзаата с обеими дочками еще утром отбыла в коттедж на курорте в Велюве, где назавтра он должен был к ним присоединиться.

– Не знаю, – сказала Лаура.

Она в первый раз была у него в доме – в доме, который ничем не отличался от того, чего она ожидала. Вообще-то, никаких ожиданий у нее и не было. Просто этот дом совсем ни от чего не отличался: книжные шкафы, набитые толстыми биографиями Александра Македонского, Наполеона и Адольфа Гитлера, музыкальный центр с высокими черными колонками, фотографии семейства Ландзаат в рамках: где-то на пляже Ян Ландзаат с совком и ведерком строит замок из песка; еще несколько фотографий людей постарше, наверное родителей, фото учителя с женой на ступеньках какого-то здания: он в костюме с галстуком-бабочкой, она в свадебном платье до щиколотки, оба улыбаются.

– Нам не надо уходить, – сказал он. – Мы можем просто побыть здесь.

Остальную часть дома он ей не показывал. Спальню. Лаура подумала – интересно, увидит ли она спальню, или он постарается ограничить ее присутствие в доме диваном. В спальне, решила она, диван ее не устроит.

– Не знаю, – повторила она.

Роль нерешительной юной девушки подходила ей идеально; пусть взрослый, опытный мужчина берет инициативу на себя. Она подтянула ноги на диван и засунула в рот кончик большого пальца руки.