Алекс оторвался от супруги и посмотрел на меня, и в этом взгляде было что-то необъяснимое, он будто коснулся им моего сердца, воспалённого болью безвозвратной утраты того, что когда-то принадлежало мне — чувства, его чувства.

Ханна ушла в свою компанию, состоящую большей частью из мужчин. Многие из них были привлекательны, каждый гордо и вальяжно носил своё рельефное тело, одетое в дорогую, ультра стильную одежду. Все эти люди, и мужчины, и женщины, словно были покрыты лоском, как у Толстого, лоском полирующих взглядов в этом обществе культа денег, тела и влияния.

Мы оба молчали, знакомство с Ханной отдалило нас ещё больше, хотя наши души и без того были бесконечно далеки друг от друга.

Внезапно я увидела, как Ханна целует одного из своих спутников. В губы. Долго.

Алекс поймал этот мой взгляд, и хотя я ничего не сказала, он ответил на мой немой вопрос:

— Ханна модель, и это часть её жизни.

— И тебя это устраивает?

— Да.

— Почему?

— По двум причинам: во-первых, мне наплевать, если честно, а во-вторых, я как муж должен ей то, что никогда не смогу дать.

— Почему никогда?

— Потому что уже давным-давно я отдал это, — он замолчал на мгновение, потом тихо добавил, — другой женщине.

Алекс смотрел мне в глаза с невиданной до этого момента пронзительностью. Его признание внезапное, скомканное, неумелое, потрясло меня. Я будто на сверхзвуковой скорости пронеслась через ту пропасть, что простиралась мгновение назад между нами, и вот уже сердцем могу дотронуться до его сердца…

— Как видишь, у меня не слишком хорошо получается создавать семьи, как ты велела мне…

Он всё сделал, как я велела. Я просто бросила колючую фразу, а он поймал её и воплотил, бестолково, бездарно. Я бы хотела, чтобы он был счастлив…

Глаза выдавали его: я увидела в них себя и его чувство, по-прежнему настолько сильное, что мне стало стыдно и больно за всё. Мои собственные глаза внезапно раскрылись, и я осознала, почувствовала, ощутила каждый своим атомом его бесконечное одиночество и несчастье в этом его мире обеспеченности, красоты и силы. Я вдруг почувствовала всем сердцем, ощутила всем телом его боль: ни лицемерным друзьям, ни идеальной жене не было дела ни до него самого, ни до его болезни, ни до его души.

Я увидела пот на его лбу, он закрыл глаза на мгновение, потом резко встал, и, сообщив, что ему нужно выйти, приказал ждать и никуда не ходить. Но я украдкой всё же пошла за ним: было видно, что шаги даются ему с трудом, ему было плохо, ему было физически нестерпимо больно. Я наблюдала издалека, но не из любопытства — кто-то должен был быть рядом, если он потеряет сознание.

Алекс, явно совершая знакомый ритуал последовательных действий, проглотил таблетки из своей белой баночки, запив водой из крана, потом умылся и, склонив голову, упёр руки на гранитный стол с раковинами. Стоял так довольно долго, потом, когда ему, очевидно, стало легче, снова умылся и ещё некоторое время смотрел на своё отражение в зеркале. Мне было бесконечно больно за него. Желание бежать к нему, обнять, приласкать, успокоить, унять его боль сжигало всё внутри, сжимало, будто тисками… Но это был незнакомый, в сущности, мне человек, и он явно не был в восторге от моего приезда и моего присутствия, несмотря на то чувство, которое, похоже, всё ещё жило в нём. Я не могла так жёстко ворваться в его личное пространство. Вернулась на своё место: он не должен знать, что я всё видела, ведь Алекс больше не сексуальный Бог, он болен тяжело и серьёзно. Мне впервые стало страшно…

{Flunk — Blue Monday}

Скоро Алекс вернулся, и на его лице не было и тени боли. Я подумала: как искусно он умеет скрывать то, что ему нужно скрыть. Он сказал, что хочет показать мне кое-что: мы долго поднимались на лифте в том же здании, где был клуб, потом ещё несколько пролётов по лестнице, пока не вышли на крышу. Передо мной развернулось невероятно захватывающее зрелище: сотни тысяч огней, больших и маленьких, ярких, цветных складывали невероятную мозаику ночного мегаполиса. Красота Сиэтла заворожила и покорила меня навсегда, мне вдруг непреодолимо захотелось жить в этом городе, стать частью этого потрясающего организма. Алекс наблюдал за мной и улыбался, его грубость и отдалённость испарились. Он всё время смотрел на меня, смотрел, не отрываясь, будто держал мысленно за руку и вёл по своей жизни, открывая всё, что было доселе скрыто от меня, всё то, от чего я так уверенно отказалась пять лет назад. Теперь я узнавала его по-настоящему, теперь его жизнь была обнажена передо мной, а сам он — уязвим и беззащитен. Теперь Алекс уже не был парнем из другой лиги, мы были из одной плоти и крови, наши души соединились и слились воедино одним энергетическим полем.

Впереди было ещё четыре дня. Это были хорошие дни, мы провели их вместе: гуляли по Сиэтлу, по океанскому побережью с широким прибоем, он не отрывал от меня глаз, всё время улыбался чуть-чуть, говорил мало и ни разу не прикоснулся, каждый вечер отвозил в отель. Мы заезжали в его городскую квартиру, в которой они жили с женой вместе — она оказалась раз в пять больше той квартиры, в которой мы встречались, и раз в десять богаче. Его уровень уже перестал удивлять меня, я принимала его как данность.

{Kings of Leon — Arizona}

Впоследствии оказалось, что Алекс — владелец проектно-строительных компаний, представительства и филиалы которых были раскиданы по всему миру, что он Президент Совета Директоров Группы, которая по капитализации входит в десятку крупнейших строительных корпораций в США, что он решает чьи-то судьбы, что на нём тонны ответственности, что в юности он с блеском окончил Гарвард, учась на двух факультетах сразу: «Архитектура» и «Дизайн», что за эти пять лет, что мы жили вдали друг от друга, он успел получить диплом в области менеджмента и финансов, сумел вырасти во всех отношениях, умудрился немыслимо разбогатеть, что он мастерски ездит верхом, играет в теннис и волейбол, занимается прыжками в воду и великолепно плавает, что нет точки на карте, где бы он не побывал, и что он любит, всё ещё и несмотря ни на что, любит всем своим сердцем обычную, ничем не особенную меня…

Вот эта загадка из загадок, которая будет мучать меня долгие и долгие годы. Я силилась и не могла ответить на вопрос: что он увидел во мне? Что? Мне нужен был этот ответ, он был мне необходим для личного пользования, для моей внутренней гармонии. Понимание этого могло дать мне уверенность в себе и возможность принять себя в его мире, найти своё место в нём, ведь иначе это чувство, этот союз был обречён. Мне нужно было знать: всё-таки почему, почему я? Почему из тысяч красавиц, образованных, воспитанных, роскошных, он выбрал меня? Были идеи, но ни одна из них не стала достаточно убедительной, чтобы принести мне покой.

Алекс больше не был груб со мной, не прогонял, и моё чувство к нему, забитое и скомканное в глубинах моей души, многократно растоптанное и искромсанное, исцелялось, росло и разворачивалось с новой силой. Его глаза, больные и голодные сводили меня с ума. Мне всё время хотелось прикоснуться к нему, обнять его, но я не смела.