Душа улыбалась многообещающе и зловеще. Она протянула лапу, как и я зная, что мне не успеть взять клинок. Я усмехнулся ей в ответ и ударил «Связывающими кандалами», очень надеясь, что ей будет так же больно, как и мне. Во всяком случае, её вой едва не оглушил меня, пока я пытался не потерять сознание.

Преодолевая слабость, забыв о засевшей в сердце острой игле, я поднял клинок, сделал шаг к бьющемуся на полу чудовищу, но оно зашипело, изогнулось, едва не задев меня, и пришлось отступить. Второго шанса мне не дали. Душа метнулась обратно к проёму, нырнула в катакомбы, спустя мгновение камни рухнули, закрывая проход и поднимая с земли вековую пыль.

Я бросился к лестнице и успел прежде, чем за моей спиной рухнул потолок.

Ночь была тревожной и на удивление прохладной. Колокола на двух церквях звонили с обречённой покорностью судьбе и тому, что принесёт Солезино следующий день. В районе Летелле, сразу за кипарисовым парком, разгорались пожары, слышались выстрелы и немногочисленные крики.

Я быстро шёл по улице, держа в руке обнажённый палаш, потому что пару кварталов за мной крались какие-то тени. То ли мародёры, то ли кто-то из иных существ. Они отстали возле высохшего фонтана, отвлёкшись на громкие стоны, доносящиеся из распахнутых окон старого дома.

Воздух, как и прежде, был заражён запахом, исходившим от многочисленных трупов, но мой нос, не вынеся суток пребывания в умирающем городе, сжалился надо мной и практически потерял чувствительность. На лице ещё осталась кровь Пауля, острая игла в сердце превратилась в ноющую боль, и я знал, что времени у меня не слишком много. Если повезёт — то несколько часов, до того как душа придёт меня прикончить.

Луна, плывущая по небу, была ещё более старой и несчастной, чем прежде. Её тусклый зловещий свет выхватывал тёмные контуры трупов на дороге и хрипящих умирающих. Большая повозка, запряжённая волами, освещённая тремя фонарями, стояла, перегораживая улицу. Четверо мужчин в плотных балахонах и масках-клювах, которые, как считалось, отпугивали болезнь, втыкали вилы в мёртвых, с натугой поднимали их и грузили на повозку.

Чем не картина из ада? Один из команды ткнул мертвеца в живот, и тот взвыл. Собиратель трупов чертыхнулся, тут же добил раненого и встретился со мной глазами.

— Всё равно ему оставалось жить не больше часа! — запальчиво попытался он оправдаться передо мной, хотя я не сказал ему ни слова.

Его партнёр был менее любезен и, перехватив вилы достаточно узнаваемым хватом старого вояки из линейной пехоты, грубо крикнул:

— Проваливай! И без тебя дел хватает.

Возможно, в другое время я бы с ним поспорил, но сейчас надо было быстрее добраться до Розалинды и подготовиться к встрече с опасным противником, а не затевать ненужную драку.

За поворотом за мной увязалась старуха, внешностью смахивающая на сказочную ведьму — только лопаты не хватало для того, чтобы запихивать в печь младенцев. Она кричала мне, что я адово отродье и меня следует предать в лапы Псов Господних. Позже бабка послала мне в спину проклятие и убралась в тёмную, смердящую подворотню.

Я вошёл в кардинальский сад, испугав крадущуюся в тенях кошку. На освещённом крыльце сидел Шуко и задумчиво изучал раскрытую бритву. Заслышав мои шаги, он поднял на меня взгляд, и я увидел, как сильно осунулось его лицо за эти часы.

— Как чувствует себя Рози? — спросил я, прежде чем он задал вопрос о том, куда делся Пауль. — Я нашёл для неё лекарство.

— Ты опоздал, Людвиг, — устало сказал он. — Сейчас ей нужны только цветы.

Рассвет был больным и тягостным, словно затянувшаяся агония. Небо на востоке посветлело, и казалось, что солнце запуталось где-то в облаках и навеки застряло в них. Солезино, как и прежде, продолжал вымирать. Пожары в Летелле догорали, скармливая тёмно-синему небу с потускневшими звёздами дым и гарь.

Шуко шёл впереди меня, засунув руки в карманы безрукавки, и я не представлял, каково ему сейчас. Слов утешения у меня для него не было. Рози умерла слишком быстро, почти сразу же после того, как ушли мы с Паулем. Болезнь сожрала её меньше чем за два часа, оставив от прекрасной девушки лишь изуродованную оболочку.

Узнав о том, что случилось, я молча сходил в сарай рядом с конюшнями, вернулся с лопатой и начал рыть могилу под одним из инжирных деревьев. Шуко сам принёс Рози, завёрнутую в атласную штору, ставшую её саваном. Затем он начал читать молитву на своём родном языке, и я не мешал ему. Просто стоял рядом и ждал.

Мы вместе засыпали могилу землёй, и я рассказал ему о том, что случилось в катакомбах. Казалось, он не слушает, но когда мой рассказ был завершён, произнёс:

— Я сам убью её.

Зная, что спорить бесполезно, я лишь похлопал его по плечу.

Сейчас мы шли насквозь через город, к древней арене императоров, расположенной недалеко от пустырей и ипподрома, где раньше устраивались триумфальные парады в честь победы железных легионов. Это было идеальным местом для того, чтобы устроить ловушку — далеко от жилых районов, много пространства и есть где спрятаться.

На нас напали, когда мы проходили через бедные кварталы. Неширокие улицы были завалены трупами, сложенными вдоль стен, словно мешки с песком, и приходилось идти по узкой дорожке меж смердящих останков и выпирающих из груды тел рук и ног. На лица мёртвых с провалившимися глазами и оскаленными зубами я старался не смотреть. Слишком запоминающееся зрелище.

Вопреки всему, нападавшими оказались не тёмные души, а люди. Пятеро агрессивных оборванцев, половина из которых обезумела оттого, что они больны, набросились на нас с двух сторон на маленькой площади, где возле перевёрнутой телеги с оторванным колесом пировало вороньё, объедая скудную плоть, оставшуюся на костях мертвецов.

Люди ничего не просили. Они просто кинулись на нас, желая прикончить чужаков, зашедших на их территорию. Шуко, не раздумывая, влез в бой, оставив для меня только двоих. Один был вооружён кинжалом, другой вилами. Он ткнул меня ими в лицо. Я сбил древко вверх, плашмя ударив по нему палашом, оказался рядом, дёрнул мужчину за локоть, толкая на человека с кинжалом.

Мужик с вилами взвыл, когда клинок не успевшего среагировать соучастника воткнулся ему в живот, а я, не собираясь дожидаться, когда они придут в себя, подскочил к уцелевшему, замахиваясь оружием. Он закрылся левой рукой, правой вытаскивая кинжал из тела товарища, но мой рейтарский палаш перерубил ему руку возле запястья и с противным звуком развалил голову, словно спелый арбуз.

Шуко так и не достал ни рапиру, ни пистолет. Он горел холодным гневом, и сейчас этот гнев был направлен на шакалов, преградивших ему дорогу к мести. Чёрная бритва вскрыла глотку первому, располосовала лицо второму и уже оставила несколько глубоких порезов на руках у третьего. Горожанин был последним из тех, кто ещё оставался на ногах и держал оружие. Заметив, что он в меньшинстве, мужчина бросился наутёк, но Шуко настиг его в конце улицы и, не слушая воплей о пощаде, прикончил. Вернувшись, он добил раненого, и я не собирался читать цыгану лекцию о святости человеческой жизни. Успел присмотреться к убитым и увидеть на их шеях ожерелья из отрезанных ушей.