— Я сердечно рад вашему возвращению, Макрина, — сказал я. — Без вас дом и в самом деле пустой.

— Для чего ж тогда меня отсылали? — прищурилась Макрина.

— Вы так говорите, будто вас в ссылку угнали, в Сибирь, где волки воют, — обиделся я. — Я-то надеялся, что предоставил вам небольшой отдых в знак поощрения.

— Как же!.. Да Витольд Александрович меня чуть не силком из дома выпихнул. «Вот, — говорит, — тебе деньги, Макрина, в „Ясной Зорьке“ уже место заказано, поезжай теперь и не возвращайся, пока оплаченный срок не выйдет, гуляй-отдыхай, за все барин по доброй душе своей заплатил». На ссылку-то как раз и похоже.

— У Витольда манера такая, необычная, — указал я. — Боится, что его заподозрят в доброте, а это совершенно не в моде. Он ведь в Петербурге учится, в университете. У нас там все такие.

— Вы-то, положим, не такой, — заметила Макрина.

— Я курса не окончил и из университета вышел, — объяснил я. — У меня теперь собственное имение, учиться не обязательно. Могу быть, каким вздумается, хоть над «Бедной Лизой» плакать. А Витольд в университете до сих пор числится, да еще и на заочном. Заочные — они самые отчаянные.

Макрина чихнула несколько раз кряду, испуганно посмотрела на меня поверх носового платка, невнятно извинилась и убежала. Наверное, у нее опять кровь носом пошла.

Постепенно дом начал преображаться волшебным образом, как будто невидимые создания, вроде эльфов-помощников, шныряли повсюду с тряпочкой и метелкой. Опять не было нигде ни соринки. В перерывах между приступами кашля Макрина ходила из комнаты в комнату и вела свою незаметную войну с вездесущим врагом.

Тем не менее я чувствовал себя как на иголках. Что произойдет, если Макрина натолкнется на фольда, мне и представить было страшно. К счастью, Витольд рассчитал верно, и на кухню Макрина, истерзанная аллергическим насморком, даже не заглядывала. Витольд сам носил ей обеды в ее комнатку.

* * *

Как-то вечером, часов в шесть, пошел снег. Я стоял в гостиной, возле окна, и смотрел на мягкие хлопья, на беспрестанный их полет сквозь темный воздух. Казалось, где-то далеко на небесах разразилась война, и мириады беженцев панически перемещаются с облаков на землю, в спешке, кое-как, заселяя пустынные области моей аллеи и молчаливого, облетевшего уже сада.

— Трофим Васильевич, — тихо окликнул меня чей-то голос.

Я обернулся. В комнате с незажженными светильниками кроме меня находился еще кто-то, невидимый. И я почему-то сразу догадался, кто мой гость.

— Господин Свинчаткин? — уточнил я.

Матвей (это был он) засмеялся:

— Ну какой я «господин», помилуйте, Трофим Васильевич!

— Как вы попали в дом? — забеспокоился я. — Вас никто не видел? Тут следователь, кстати, пару дней назад приходил ко мне, о вас расспрашивал. Порскин. Конон по имени.

— Следователь ваш меня еще нескоро найдет, если только случай ему не поможет… А попал я сюда очень просто. У вас в доме есть одно полуподвальное окошко, оно не закрывается. Мне Витольд еще в прошлый раз показал. Да вы не беспокойтесь, Трофим Васильевич, я скоро уйду.

— Я вовсе не беспокоюсь, — объявил я с горделивым достоинством. — Погодите, я все-таки свет зажгу… А вас точно не видели? У меня горничная — не женщина, а неугасимая лампада. Так по сторонам и зыркает. Вы сами-то с оглядкой хоть перемещаетесь или по всей местности как мышь полевая шмыгаете?

— Обижаете, барин, — протяжно пропел Матвей Свинчаткин. — Какие ж мы разбойники, ежели незаметно просклизнуть не могем?

— Тьфу ты, да не коверкайте же язык! — взмолился я. — Слушать больно.

— Мы завсегда коверкаем, — заявил профессор Свинчаткин. — Плохо только вот выучились. Когда я с настоящими русскими мужиками рядом находился, перенимать их речь было просто, а тут, с этими фольдами, — напрочь отвык. У меня хорошая восприимчивость к разным речевым особенностям, но необходима постоянная практика. Забываю так же быстро, как и осваиваю. Возраст, должно быть. Память подводит. Не умственная даже, а слуховая.

Я зажег в комнате свет. Матвей Свинчаткин в тулупе, со своей ужасной бородой, с толстой красной царапиной через весь лоб глядел на меня, широко ухмыляясь.

— Тулуп снимите, — сказал я. — Взопреете, придется потом духами все опрыскивать.

— Да я только что вошел, — сообщил Матвей, скидывая тулуп и являя чрезвычайно грязную рубаху и стеганый жилет на вате.

— Витольд уже знает, что вы здесь? — спросил я.

— Я, честно сказать, комнатой ошибся, — признался Матвей. — Я, собственно, к нему шел, к Витольду, а вас беспокоить и в намерениях не имел. — В его взгляде мелькнула тщательно скрываемая тревога. — Хотел уточнить кое-что… справки навести…

Я сказал:

— Ваш парень… Фольд. Вы же о нем спросить хотите? Он поправился. В полном он порядке. Не переживайте так.

Матвей шумно выдохнул сквозь зубы.

— Точно, поправился? — с облегчением переспросил он. — Я ведь соваться сюда лишний раз не мог, а в груди все просто зудит, точно клопами искусано от волнения. Места себе не находил, даже спал плохо. И остальные нервничали. Фольды до крайности болезненно переносят, когда их разлучают.

— Точно поправился ваш красномордый, — повторил я. — Сегодня и заберете. Он тоже скучал, наверное. Я плохо его понимаю, что он там цокает и цвиркает.

Поколебавшись, я взял Матвея за руку, холодную, шероховатую, с твердыми, как деревяшки, мозолями, и подвел к камере слежения.

— Витольд, — произнес я прямо в камеру, — господин профессор к нам наконец пожаловали. Извольте зайти.

— Ужас, — промолвил Матвей, отшатываясь от камеры. — Как вы живете под постоянным наблюдением? Я бы не смог.

— Живу как дитя у няньки под подолом, — сказал я. — И благоденствую.

В гостиную почти мгновенно после моих слов ворвался Витольд. На нем был растрепанный свитер крупной вязки, когда-то белый; в растянутый ворот свитера сбоку был продет обкусанный карандаш. В руке Витольд держал смятый блокнот, которым мой управляющий энергично размахивал.

— Могу выделить без ущерба для имущества сумму в сто пятьдесят рублей, — сообщил Витольд, — плюс еще тридцать новых шерстяных одеял. И продуктов по мелочи. Есть также две бутылки водки.

— Хорошо, — вместо благодарности сказал Свинчаткин. — Больше никак?

— Пока нет, — ответил Витольд.

— Ладно, — буркнул Свинчаткин. — Можете подержать у себя вот это?

Он вытащил из-под жилета сверток в промасленной бумаге, обмотанный черной от мазута веревкой.

— Разумеется. — Витольд принял сверток, держа так, чтобы не испачкаться мазутом.

— Спасибо. А то я все боялся потерять. Да и условия для хранения в наших лесах те еще… А если меня схватят, то отберут. Не хочется, чтобы это сгинуло среди вещественных доказательств в недрищах нашей полиции.