«Вот оно! – подумалось князю. – Вот они, мечи наемные!..»

И припомнилось, как ехал к нему с миром князь Ярополк. Первенец отца их Святослава. Хоть и был Ярополк похож на отца сильно, а душою – другой. Отец свиреп – сын кроток. Отец мстил врагам беспощадно – Ярополк о мести и не помышлял. Все варяги! Варяги – вечные мстители!

Когда Святослав погиб на порогах днепровских, остался Ярополк в Киеве, Владимир – в Новгороде, а Олег – в Овруче… Каждый в уделе своем.

Но варяги, кои фактически правили всей державой Киевской и при Ольге, и при Святославе, решили поставить на княжение своего человека. Таким они видели Владимира! И он их всячески в этом поддерживал. Они, варяги, посадили его на престол киевский, они убили и Олега, и Ярополка. Развязали Владимиру руки.

Труся на коне по киевской улице, Владимир-князь ухмылялся, вспоминая и драного ястреба Свенельда, и всю дружину пьяную на стругах и дракарах, в Царьград заморский уплывающую, себе на погибель. Осталось варягов в Киеве наперечет! Правда, другая беда в глаза глядит – дружина мала! Наскочи хазары – Киеву не устоять. Да только боги милостивы к Владимиру. Под слухи доносят: какая-то резня в Хазарии Великой идет. Какой-то хан басурманский Хазарию воюет. Берет крепость за крепостью, истребляя хазарское воинство. Сам же – из Хорезма, а Хорезм этот – поди знай где! Николи тамошние вой до Киева не дойдут через степи безводные. Пущай себе Хазарию режут – князю киевскому раздышка.

Князь поднял голову. Над ним сияло синевой родное теплое небо. Стрижи метались высоко, тащили под застрехи глину на гнезда. Весна. И как-то сразу подумалось об Илье карачаровском, что всю зиму отсидел в погребе, – может, и не жив уже. Здорово он князя выручил, но пришлось его с глаз долой убрать и предать лютой смерти! Дружина варяжская в силе была. А вот теперь от нее рожки да ножки остались. Подумалось о Рогнеде: как дружина варяжская ушла, что-то в ней переменилось. Несколько раз видел Владимир ее глаза заплаканные. Может, кто ей из варягов люб? Одна ведь рыбья кровь! Не поймешь, что в ее голубых глазах кажется! Свенельд к ней благоволил. Все ее выговаривал! А где Свенельд, там жди измены!

– Только теперь предавать Свенельду некого! Самого Свенельда предали земле! – сказал князь и захохотал.

Охрана подскакала к смеющемуся князю:

– Чего надо, князь?

– Идите, идите от меня! – прогнал их Владимир.

Сдох, собака. И хоть Владимиру от Свенельда ничего, кроме пользы, не было, а все брезговал он им. За глаза иначе как дохлым судаком и не величал! И все ему казалось: как поговорит со Свенельдом, так у него и плащ и руки завсегда тухлой рыбой воняют! Рыбоеды морские! Отродясь на рыбе возрастают. Потому может, столько крови и льют, что собственная не греет? Что он Рогнеде сулил? Какие козни строил старый Свенельд? А попался, как свинья на помоях!

Эдак помоев нальют и бочку набок положат, а поросенок за помоями покорыстуется. К самому бочонку подойдет да в него морду засунет.

– Тут бочонок торчмя ставят да поросенка и легчат… – сказал он вдруг воеводе, что подъехал поближе. – Я видал!

– К чему ты это, князь, вспомнил? – спросил строгий славянский воевода.

– Так и Свенельд за богатством, как поросенок за помоями! – откровенно сказал Владимир. – Жадность сгубила! А на что оно, богатство? С собой в могилу не возьмешь!

– Под старость люди копят, – сказал воевода.

– Эх! – махнул рукой князь. – Да кто из князей до старости доживает?! Ежели князь – не то убьют, не то отравят.

– Полно тебе, князь, такое говорить! – надулся воевода. – Обидно слушать даже.

– Слушай! – зло сказал князь. – Слушай! Твоя служба такова! И не вороти рожу-то! Кто убивает? Вы, ближние люди.

– Обижаешь холопов верных! – затряс щеками воевода.

– Да? – прищурился князь. – А кто Ярополка предал, не Блуд ли? Первейший среди ближних! А не Свенельд ли Святослава на порогах одного оставил?

– Были и другие! – налившись краской, сказал воевода, оскорбленный до глубины души.

– Это кто же?

– А хоть бы Ильдей – хан печенежский, что за Ярополка на смерть, не дрогнув, пошел, или Варяжко, что по сю пору с печенегами на твои заставы ходит!

– Мне! – закричал князь. – Мне тот Варяжко надобен! Мне он служить должон! – И добавил, заканчивая разговор: – Добудьте мне его в дружину! Мне таковые люди на службе надобны!

И опять вспомнил про Илью! Жалко, если уморили в погребе голодом.

Выехали на берег Лыбеди, поднялись к замку деревянному Предславцу, где под охраной жила Рогнеда. Опустили скрипучий мост. Князь, нагибаясь в воротах, проехал по гулкой мостовой на мощенный камнем двор. Соскочил с коня. Рогнедины челядины кинулись принимать коней у дружинников, заводить в стойла. Владимир взбежал на высокое крыльцо, простучал коваными каблуками по темноватым покоям.

Рогнеда сидела у себя в горнице. При вошедшем князе сенные девушки и мамки-чернавки прыснули вон, как мыши от свету!

– Как живете-поживаете? – спросил князь и, как обычно, не дождался ответа.

Рогнеда встала. Была она чуть не на голову выше Владимира. Стояла, как всегда, молча, будто нарочно стараясь разозлить князя.

– Ну, что молчишь, как статуя ромейская?! – сказал он, обходя ее, будто неживую, вокруг. – Поздравствуйся с мужем! Почтение князю окажи!

Рогнеда, как всегда, безмолвствовала.

Князь приблизил свое лицо к самому лицу Рогнеды, она стояла не дрогнув – видно, ждала, что он ее поцелует или ударит. Что равно могло произойти и равно не получило бы ответа.

Владимир почувствовал, как обычное раздражение, могущее вырасти в исступление, истерику, крик и беспамятство, стало накапливаться в нем…

– Ну что? – сказал он, усаживаясь за столик, на котором стояли дорогие угощения: заморские вина, засахаренные фрукты византийские. – Хошь, обрадую тебя?! Вестник из Царьграда прибыл, привез известь печальну! Вся дружина варяжская, порознь, в разные гарнизоны малыми силами разосланная, болгарами перебита! Не стало боле твоих сродников дорогих! Уж я плакал-плакал от горя… – сказал он, смеясь и набивая рот сластями. – Кто же теперь за Рогнеду заступится? Кто помнить станет, как Владимир на площади, среди навоза, в грязи ее, как свинью, катал, дружинникам на потеху?!

Рогнеда глядела ледяными глазами, и ничто не дрогнуло в бледном лице ее, только веснушки проступили ярче.

– Вот так! Яйцо конопатое! – сказал он, полоща горло вином и вытирая руки о скатерть. – А знаешь, кто императора Цимисхия надоумил варягов истребить? Я! Так что ехали отсюда – покойники! Так и с другими будет, кои думают, что они мне, «рабычичу», ровня!

Он повернулся к Рогнеде спиной и вдруг, будто толкнул его кто, шагнул в сторону, как учил его Добрыня. Обернулся. Мимо упала Рогнеда с ножом в руках. Обученный изрядно воинскому мастерству, Владимир мгновенно вывернул ей руку и вырвал нож.