Рахманин нетерпеливо мотнул головой в ту сторону. Верхнийряд — пустые, полетели в сторону… Нижние старательно обмотаны прозрачнымскотчем крест-накрест, тяжелые, так…

Скотч затрещал под лезвием короткого перочинного ножа.Затаив дыхание, полковник обеими руками раздвинул картонные боковинки.Тихонечко восхищенно выругался, в семь этажей с чердаком.

Внутри, почти до самого верху, лежали прозрачные пластиковыепакеты размером с крупную книгу — пухлые, в ладонь толщиной, плотнонабитые чем-то светло-шоколадным, на первый взгляд похожим то ли на замазку, толи на пластилин. Полковник ткнул верхний указательным пальцем — и поднажимом масса чуть вмялась, осталась небольшая ямка. Проскочив под его локтем,Тимурчик запрыгнул в коробку и принялся вертеться на пакетах, повизгивая, крутяобрубком хвоста, в совершеннейшем экстазе. Выражение его мордахи читалосьлегко: «Говорил я вам?!»

«Пластид, — ощутив блаженнейшую расслабленность,подумал полковник. — Кайф-то какой… Пластид! Именно в тех количествах, какиепотребны для акции…»

Не оборачиваясь, он распорядился:

— Собаку уберите. Супостата сюда.

Антон не без труда, ухватив обеими руками под пузо, извлекторжествующего Тимурчика из коробки и вынес за дверь, в которую тут жепрепроводили Гурама, едва ли не утыкавшегося носом в пол, с вывернутыми заспиной руками. Вошедший следом Климентьев покачал рукой — он, зацепив заскобку указательным пальцем, держал «Макаров». Пояснил кратко:

— У генацвали был в кармане.

— Разогните его чуток, — приказал Рахманин, улыбаясьво весь рот. — Что вы его закорючили, словно трахаться собрались…

Улыбка была широченная, идиотская, полковник это прекраснопонимал, но ничего не мог поделать с физиономией — они нашли. Нашли! Имеще многое предстояло провернуть, но пластид — вот он, именно в такомколичестве, о котором говорил Абу-Нидаль — присмиревший Абу-Нидаль,невероятно словоохотливый, даже подобострастный.

Гурама чуток разогнули. Он по-прежнему, сразу видно, непринимал в расчет худшего: грозно вращая глазами, кривил рожу, шипел и кипел,как перегретый самовар. В голосе явно прозвучало даже некоторое превосходство:

— Ну что, сопляки, видите где-нибудь порошочек? Говорютебе, длинный, вызвони срочно Черного, тебе же лучше будет…

— Вопрос, конечно, дискуссионный… — сказалполковник, величайшим усилием воли справившись наконец с дурацкой ухмылкой отуха до уха. — Родной, ты ведь еще в советской школе учился? Ну вот,значит, по-русски разберешь, хотя бы по-печатному… Ознакомишься?

Он достал удостоверение, подержал перед физиономией Гурамасначала обложку, потом раскрыл книжечку, надолго зафиксировал у носа. Вновь неудержался от улыбки. Зрелище и впрямь было примечательное: когда за секундурожа супостата меняется совершенно, так, что и словами описать невозможно этубогатейшую гамму отрицательных эмоций. Чрезвычайно приятное зрелище, знаетели — ошеломление, безнадежность, тоска, опустошенность и черт-те что еще вбогатом ассортименте, харя неглупого человека, осознавшего, что грянуло все жехудшее, самое худшее, чего только можно ждать от жизни…

Убрав удостоверение, Рахманин вежливо осведомился:

— Пожелания будут? Скажем, адвоката позвать, по яйцамне пинать, не говорить будущим сокамерникам, что этот черномазый в хатку закрытза попытку изнасилования малолетней… — он шагнул вперед, пятерней крепкосжал физиономию Гурама и сказал с яростным напором: — Поплохело, тварь? Ачтоб тебе поплохело окончательно, я тебе поведаю, что Абу-Нидаля не грохнули вперестрелке у деревни, а взяли живехоньким, и нежную свиданку вам с ним устроить —как два пальца… — почувствовав под рукой шевеление лицевых мускулов,ослабил хватку. — Ну, что ты там хрюкнуть намерен? Излагай…

— Я… требую… грузинского консула…

— А парагвайского тебе не надо? — издевательскиспросил полковник. — Что ж ты дурочку гонишь, а еще профессионал… Стыдно.Ну какой тебе может быть консул, если паспорт у тебя российский? За взяточкуделанный, но натуральный, не фальшак. Какой тут, нахрен, может быть консул, нучто ты лепишь? Тебе напомнить, что российскому подданному полагается затерроризм, особенно в твоем случае… или сам знаешь? — он прицелился вГурама кулаком, выставил указательный палец, отогнул большой и, не в силахсправиться с улыбкой, произнес весело: — Как там было в старых фильмах? Выпроиграли, полковник Кребс! Пух! — и убрал улыбку с лица. — Ну, вышкитеперь, конечно, не водится согласно гуманизму, однако пожизненка тоже штуканеприятная, точно тебе говорю, паскуда… А впрочем, тебе еще до суда дожитьнадо, что опять-таки проблематично, ежели в теории… Так что решай в темпе,сука: или ты будешь петь, как птичка соловей на веточке, или жизнь твоя будеткошмаром почище любого ужастика. Ты мне и не особо нужен, откровенно говоря, унас в лукошке уже мухоморов хватает — разговорчивых, готовых наизнанкувывернуться, чтоб только главарями не их признали… Усек?

Первое дело, в котором пришлось участвовать Мамацеву икоторое составило ему репутацию лихого артиллерийского офицера, произошло 11июля, когда войска проходили дремучий гойтинский лес… и здесь-то, на берегах Валерика,грянул бой, составляющий своего рода кровавую эпопею нашей кавказской войны.Кто не знает прекрасного произведения Лермонтова, озаглавленного им «Валерик» инавеянного именно этим красивым побоищем.

Выйдя из леса и увидев огромный завал, Мамацев со своимиорудиями быстро обогнул его с фланга и принялся засыпать гранатами. Возле негоне было никакого прикрытия. Оглядевшись, он увидел, однако, Лермонтова,который, заметив опасное положение артиллерии, подоспел к нему со своимиохотниками. Но едва начался штурм, как он уже бросил орудия и верхом на беломконе, ринувшись вперед, исчез за завалами. Этот момент хорошо врезался в памятьКонстантина Христофоровича. После двухчасовой страшной резни грудь с грудьюнеприятель бежал.

К. X. Мамацев

Да, это было славное дело. Вся Чечня поджидала нас у ручьяВалерик (по-чеченски «ручей смерти») и заняла укрепленную позицию с центром идвумя флангами под предводительством самых грозных вождей этой страны. Это былхороший момент, когда мы бросились в атаку. Куринцы под звуки музыки бросилисьв середину под градом пуль, взяли приступом завалы, где произошла настоящаябойня. У нас вышло из строя 23 офицера и 345 солдат, чеченцы потеряли 600своих, прошла неделя, пока мы собрали наших жертв фанатизма. Среди них из гвардейскиходин убит и четверо ранено, между другими Глебов, конногвардеец. Это самоекрасивое дело, которое я видел на Кавказе, и я счастлив, что в те несколькодней, которые я провел на левом фланге, мне удалось быть его свидетелем.

Э. П. Штакельберг

Не менее жаркий бой повторился 4 ноября и в Алдинском лесу,где колонна лабинцев дралась в течение восьми с половиной часов, в узком лесномдефиле. Вся тяжесть боя легла на нашу артиллерию. К счастью, скоро показаласьдругая колонна, спешившая к нам на помощь с левого берега. Раньше всех корудиям Мамацева явился Лермонтов со своею командой…