– Разберемся, – повторил я вслух и как-то даже сам поверил.

Спустя несколько часов я был в офисе, где отчаянно зевающий Ленчик делился тем, что удалось узнать о Нелли. Досье было, с одной стороны, скудным, с другой – богатым информацией, Ленчик же – уставшим и раздраженным.

Сухомлинская Нелли Петровна, родилась, училась… села. Интересно получается, статья-то серьезная, и срок ей тоже вкатили серьезный – восемь лет. Отбыла от звонка до звонка. Потом состояла на учете в психдиспансере, в наркодиспансере… лечилась, снова лечилась и опять лечилась. Умерла. Вот и вся биография.

– Мертвый номер, шеф. Даже если б она и живая была, то наркоманка ведь, откуда мозги на такую схему?

И снова Ленчик прав. У Нелли – не хватило бы. А вот у кого другого…

– Думаешь, мотив? – Ленчик мотнул головой, стряхивая сонливость. – Думаешь, кто-то до того ее любил, что прям наизнанку вывернулся, чтоб после ее смерти Громову жизнь испортить? Ну не знаю, как по мне, так слабовато…

– Скорее странновато, она год назад преставилась.

– Выжидал? И да падет в этот день возмездие на голову виновного! Не, Палыч, ты, конечно, извини, но сдается мне, что все это – ерунда, пудрят тебе мозги, а заодно и мне…

Что ж, вполне вероятно, Ленчик высказал мысль здравую и логичную, но проверить версию стоило, тем паче в деле имелся адресок.

Если не выходить из комнаты, ничего не случится. Миша сюда не войдет, Миша не станет устраивать скандал в доме. Мише важно, чтобы о нем хорошо думали. Вчера он снова разозлился, из-за Виктора, из-за того, что тот сел рядом с Топочкой за ужином и разговаривал. С ней давно никто не разговаривал просто так, не спрашивал о книгах, которые она читала, не рассказывал о фильмах, не смешил анекдотами. А еще он обещал взять Тяпу, он ее не бросит.

– Он хороший, правда?

Тяпа завертелась и полезла на руки, дохнула в ухо теплотой, а мягкий язычок коснулся щеки.

– Я не плачу.

Плакать – это быть слабой, а для того, что она собирается сделать, нужно быть очень-очень сильной. Резкий стук в дверь заставил вздрогнуть, Мишин голос – замереть.

– Танька, открывай. А ты там заткнись.

Открыть? Придется. Он знает, что она здесь, и не уйдет.

– Ну? И что за хрень ты творишь? – Он вошел в комнату, и Тяпа нырнула под кровать. Жаль, что и Топе нельзя так сделать.

– Хахаля найти вздумала?

– К-кого? – как всегда, в его присутствии язык вдруг стал слабым и неповоротливым.

– К-кого, – передразнил Миша. – Хахаля. Любовничка. Моя сестра – шлюха! Дожил.

– Я не…

– Да ты б ему прям за столом дала бы, только б попросил! Ладно б мужик нормальный был, с положением, с пониманием, с намерениями серьезными, типа Громова твоего, я б тогда ни слова не сказал.

– Витя – хороший, – Топа прикусила язык. Нельзя возражать Мише, он старше, он сильнее.

– Хороший? Что, уже перепихнулась? Или пока в обжималки играете? – Миша сделал шаг и оказался вдруг близко-близко, схватил за руки, сдавил изо всех сил. – Только попробуй мне еще раз глянуть в его сторону… будет как тогда, поняла?

В Мишиных глазах было то, что всегда появлялось, когда он говорил серьезно. Сложно дать этому название, а еще очень-очень страшно смотреть и невозможно не смотреть.

Топа кивнула.

– Короче, дура, на вот, – Миша вытащил из кармана мобильный. – Это тебе на время, смотри у меня, узнаю, что треплешься с кем, шею сверну. Это для дела. Поняла?

Да, поняла. Она все поняла и все решила, теперь у нее будут силы выполнить решение. Так будет лучше для всех.

Это место меня удивило покоем и какой-то отрешенностью от прочего мира. Была здесь особая уютная красота и свое собственное течение времени. Желтые двухэтажки под скатными крышами с красной черепицей, из которых, окруженные тарелками спутниковой связи, торчали печные трубы. Ухоженный двор со старыми тополями, низкими яблоньками и пушистыми елками, красным квадратом песочницы, упрятанной под самодельным срубом, и качелями на веревке. Даже трава здесь была по-летнему зеленой, и прозрачные, налитые соком антоновки скорее указывали на август, нежели на сентябрь.

В нужной мне квартире дверь открыли сразу, и полнотелая брюнетка с печально-равнодушным взглядом и рыжим котом на руках поинтересовалась:

– Вы к кому?

– К Нелли. Нелли Сухомлинская.

– А она здесь не живет, – брюнетка почесала кота за ухом. – Она умерла. Давно уже.

– А вы случайно не были с ней знакомы?

– Случайно – нет. Вы бабу Зою спросите, она точно знает. Она напротив живет. Только она с Бандитом пошла, подождать придется.

Кот дернул хвостом и открыл глаза. Взгляд у него оказался точь-в-точь таким же, как у хозяйки, – печальным и равнодушным.

Ждать и вправду пришлось довольно долго, но в конце концов внизу вежливо скрипнула дверь, раздался звук шагов, цоканье когтей о бетон, хриплое и тяжелое дыхание.

Бандит оказался бульдогом, широким и явно утомленным прогулкой, баба Зоя – спортивного вида бабкой в красной курточке, синих штанах и желтом платке, завязанном на затылке бантом.

– Вы ко мне? – поинтересовалась она.

– А вы баба Зоя?

– Я.

– Тогда к вам. Я по поводу Нелли Сухомлинской, мне сказали, что вы были с ней знакомы, если можно, хотелось бы поговорить.

– Нелличка? – бабка стянула платочек и утерла лицо. – Бедная, бедная девочка. Вот уж у кого судьба-то не сложилась, правильно говорят, не родись красивой… а уж она-то, красавица, умница, и вежливая такая, и добрая – глядишь, и душа радуется. У нас все ее любили. А уж как случилось с ней, то поначалу никто и не верил. Родителей жалели сильно, она ж одна дочь, единственная.

Баба Зоя открыла дверь и впихнула собаку, сама же входить не спешила. Разглядывала меня, видно, пыталась определить, стою ли доверия.

– А вы хорошо семью знали?

– А то, мы ж тут сколько живем-то? С детства, считай. Сюда еще наши родители приехали, мы с Аннушкой в одной песочнице играли, и замуж в один год пошли, и в роддом… А чего это вы вдруг интересуетесь?

Пришлось объяснять. Настороженность, появившаяся было в синих глазках старушки, исчезла, и та, счастливо улыбнувшись, предложила:

– Чаю не хотите? Заодно и поговорим, а то что ж так, на пороге-то? Проходите, проходите. Бандит, фу! Вы не бойтесь, он у нас смирный, послушный.

Бандит, растянувшийся поперек порога, лениво зевнул и облизнулся.

– Лежать, Бандит, – повторила старушка и пальцем погрозила. – А вы вон туда ступайте, тапочки возьмите только.