– Николай Степаныч, вам бы отдохнуть.

Введенский устало посмотрел на Охримчука. Они сидели на скамейке у набережной перед входом в санаторий, где суетились несколько сотрудников беломаякской милиции. Труп Черкесова уже увезли в морг. Солнце жарило спину под гимнастёркой. Глаза слипались: хотелось спать.

Море шумело, пенилось белыми волнами на пирсе, искрилось бликами под солнцем, с шипением падало на прибрежные камни и отходило, снова падало и отходило, и от него пахло свежестью и теплом.

– Отдохнуть бы вам, – повторил Охримчук. – Выглядите совсем неважно.

– Это да. – Введенский понял, что выглядит, скорее всего, действительно уставшим. Он почти физически ощущал мешки под глазами, а на лице появилось жгучее раздражение от щетины. Даже в зеркало смотреть не надо.

Охримчук похлопал его по плечу.

– Поспите. А потом сходите да искупайтесь. Вода сейчас чудная, что парное молоко.

Введенский кивнул, не глядя на Охримчука.

– Когда я ехал сюда, – сказал он, – я думал, знаете, такую дурацкую вещь. Будто я раскрою это дело и мне скажут: вот, Введенский, ты молодец, ты герой, такого зверя поймал. А теперь этот зверь сам за мной охотится.

– Посмотрим ещё, Николай Степаныч, кто на кого охотится.

– Я с самого детства мечтал ловить вот таких… Знаете, я читал много. «Шерлока Холмса» любил. Хотел стать таким же.

– Он же англичанин. Империалист. А вы наш, советский. Ещё лучше будете. Вы молодой ещё, ну, Николай Степаныч. Вся жизнь впереди. Зачем так расстроились?

Введенский вздохнул.

– Жил бы себе в Ленинграде и не лез бы во всё это, – сказал он раздражённо. – Нет, не сиделось. Сыщик, тоже мне, выискался… Я всегда был хорош. Всегда отлично соображал. Всегда чуял преступника за версту. Хитрые были, умные были. Но я всегда был хитрее и умнее. А сейчас не могу какого-то сумасброда поймать.

– Может, он и не сумасброд вовсе.

Охримчук прав, думал он. Надо взять паузу и отдохнуть. Хотя бы по-человечески выспаться. И наконец-то искупаться.

– В дом культуры сходите, – продолжал Охримчук. – Там сегодня танцы будут, джаз, девушки. Это недалеко от главной площади – у нас же тут всё близко… Только в порядок себя приведите. Отдохните, Николай Степаныч, я серьёзно вам говорю.

– Отдохнуть… – Введенский усмехнулся и вдруг крепко поджал губы. – Дом культуры?

– Ну… да.

Глаза Введенского хищно заблестели. Он резко поднял голову и развернулся всем корпусом к Охримчуку.

– У меня идея, – заговорил он вдруг быстро и торопливо. – Я придумал, что можно сделать. Нам нужен Крамер! Крамер и ваш дом культуры.

Охримчук недоумённо повёл бровью.

– Мне нужно, чтобы вы договорились с начальством дома культуры о проведении лекции. С Крамером я сам договорюсь. Лекцию нужно провести как можно быстрее, но так, чтобы не вызвать подозрений. Дня через три-четыре. Она будет называться… – Введенский задумался. – «Похоронные обряды африканских племён». Нужно расклеить по городу как можно больше объявлений. Чтобы они были везде, где только можно. На саму лекцию нужно отправить побольше ваших людей в штатском.

– Африканских племён?

– Вы знаете, кто такие мгаи-мвенге?

Охримчук скривил лицо в непонимающей гримасе.

– Чуть позже расскажу подробнее, – продолжил Введенский. – Если вкратце – это такие ребята, о которых знает Крамер и знает убийца. Просто доверьтесь мне сейчас. Скорее всего, убийца придёт на эту лекцию. Он может раскусить замысел, счесть это вызовом, но он обязательно как-то отреагирует. Нам надо будет следить за всеми, кто туда придёт. За всеми, кто будет ошиваться у здания. За всеми подозрительными – усиленно наблюдать. После лекции – сразу брать. Снимать отпечатки, допрашивать. Это будет наша ловушка.

– Хорошо, – промямлил Охримчук. – Я всё равно ничего не понимаю… А если он не придёт?

– Убийца всё ещё в городе и даже не думает его покидать. Он отреагирует. Я не знаю как. Хватит ему играть с нами. Мы тоже можем с ним поиграть.

– Ладно, – кивнул Охримчук. – Идея ваша сумасбродная. Но, быть может, только такими способами и можно поймать эту сволочь.

– У вас машина. Подбросите меня до дома Крамера? А то подниматься по этой горной дороге я, если честно, сейчас не готов.

– Хорошо, – ответил Охримчук. – Может, всё же искупаетесь?

– В другой раз.

* * *

Крамер выглядел уже совсем не так, как ночью. В наглаженной белой рубашке, в кремовом жилете и со слегка ослабленным коричневым галстуком, он сидел на террасе около дома и пил чай из уже знакомого Введенскому сервиза. Вот это франт, подумал он, выходя из машины Охримчука.

День становился всё более жарким: белое крымское солнце било прямо в глаза, в воздухе парил запах пересохшей травы, и даже в тени террасы Крамера парило духотой.

– Черкесов, Черкесов, – хмуро сказал Крамер, выслушав Введенского. – Жаль. Очень жаль. Страшно всё это. Я догадывался, что его тянет на дно. Он был очень замкнут. Печально. Очень печально.

Он помолчал, вздохнул и размешал сахар в чашке.

– Послушайте, лекцию надо назвать по-другому, – продолжил он. – Ваше название никуда не годится. Вы присаживайтесь, у меня горячий чай. Сегодня стало совсем жарко, вы бы искупались, что ли.

– Искупаюсь, – кивнул Введенский, снимая фуражку и усаживаясь в плетёное кресло напротив Крамера. – А что не так с лекцией?

– Очень скучное название. Очень скучное! – он оживился. – Мы же хотим привлечь убийцу? Название нужно завлекательное, чтобы он не сразу открыл, будто вы выдумали его специально для него. Я уже говорил, что это очень умный товарищ. В конце концов, я учёный, я провёл много лекций… Будете смеяться, но мне совесть не позволяет сделать это неподобающим образом. Предлагаю название «Жизнь и смерть у негритянских племён Африки». Как вам?

– Вам виднее, – пожал плечами Введенский.

Крамер вдруг потянул ноздрями и посмотрел на него, прищурившись; морщин на его лице стало ещё больше, а взгляд показался хищным и любопытным.

– А вы себя не жалеете, Николай Степанович, – медленно сказал он, улыбнувшись одним кончиком рта.

– Не понял.

– Вы, извините, от жары совсем скоро сопреете. Да и тепловой удар схватить проще простого. Не отдыхаете. Не купаетесь. Вот же, море – совсем рядом. Побриться бы вам, форму постирать, подворотничок поменять.

Введенский смутился. Действительно.

– Полагаю, выгляжу сейчас и правда не очень хорошо.

– Не в обиду вам, но у вас мешки под глазами, Николай Степанович. На вас больно смотреть. Знаете, в двадцатых мне показывали пропагандистские плакаты белых, где были изображены вот такие грязные, небритые красноармейцы – вы будто сошли с этих плакатов. Не обижайтесь, пожалуйста, – добавил он, заметив недобрый взгляд Введенского. – Вижу, что вы не спите. Работаете, себя не жалея. Это похвально, но вы себя этим как будто наказываете за что-то. За что?