Воронцов поднял обронённый румяный кусочек, обдул с него снег и бережно положил на подставленный Зинаидой хлеб.

– Слышите, что я говорю? Я знаю то место, где Прокошка от меня сбежал. Тут, недалеко. Надо поехать вон по той дороге, с километр, а там, справа, будут пологий холм и три сосны. Приметные. Мимо них не пройдёшь. Внизу, по всему холму, пни стоят. Высокие. Вот на тех пнях я и рвала опёнки. Где-то там. Больше ничего вспомнить не могу. Туда надо идти. Там, может, ещё что вспомню.

Они быстро доели остатки обеда.

– Ждите меня здесь, – сказал он Пелагее и Зинаиде, взял топор и на лыжах пошёл сперва по главной дороге, а потом – вдоль лесного просёлка, наполовину заросшего орешником, про который, как видно, и говорила Зинаида.

Зинаиду он с собою не взял. Наказ Петра Фёдоровича переступить не посмел.

Воронцов так и держал, не выбираясь на саму дорогу, чтобы не показывать следа, чтобы лыжня его походила на охотничью. На всякий случай.

Прошёл с километр. Никаких сосен не встретил. Но нашёл ещё одну дорогу, более глухую. Пошёл вдоль неё. Снова пробежал с километр. И – вот он, холм с тремя соснами и старыми пнями, почти до срезов заваленными снегом.

Воронцов огляделся, прислушался. Лес жил своей жизнью. Что ему война? Шуршали по коре сосен шустрые дымчатые поползни, осыпали с высоких ветвей искрящийся иней. Где-то неподалеку долбил дятел. На снегу темнели заячьи следы. Заяц ему ни к чему. А вон и лисий, даже два. И он пошёл по лисьему следу. След петлял. Лиса явно мышковала.

Лаз он нашёл сразу. Лисий след и привёл к нему. Чтобы не топтаться вокруг, поставил лыжи крест-накрест и спустился вниз. Внизу было темно, морозно. Зажёг спичку. Свет выхватил заиндевелую лестницу и ближнюю стену сруба, край то ли нар, то ли стеллажей в три яруса, бревенчатый потолок, тоже обмётанный свежим искрящимся инеем.

– Нашёл! – вскрикнул он и увидел керосиновую лампу, прикреплённую к стойке в глубине прохода.

Он зажёг ещё одну спичку, снял с лампы стекло, пошевелил пальцем сырой, пахнущий керосином фитиль, поднёс к нему огонь, и пространство света в чёрном зеве землянки сразу расширилось до пределов всех четырёх стен. Он огляделся и увидел в глубине, куда уводил узкий коридор, зияющий чёрный проём. Значит, здесь не четыре стены, понял он. И, держа над головой лампу без стекла с трепещущим живым пламенем, осторожно, ощупывая каждым шагом земляной пол перед собой, двинулся вперёд.

Сколоченные из тёсаных жердей полки в три яруса были сплошь уставлены ящиками и завалены мешками. В них лежало солдатское обмундирование: комплекты летнего х/б, шинели, тюки портяночной фланели, брезентовые ремни, сапоги. Оружия не было. А вот и пилотки. Как же Прокопий их разглядел? Стопы пилоток лежали на дальнем стеллаже.

Воронцов подошёл к дверному проёму и заглянул в смежное помещение. Оно было меньше первого. Такие же жердевые полки с укосинами. Узкие проходы. На полках ящики с банками. Он осмотрел и этот склад: тушёнка, рыбные консервы, кули с сухарями. Бумажные мешки были проедены мышами. Воронцов обшарил всё. Осмотрел все углы. Оружия не оказалось и здесь.

Он набрал консервов, загрузил ими мешок. Выкрутил фитиль, погасил лампу и осторожно, чтобы особо не обламывать снег, намёрзший вокруг лаза, выбрался наружу.

Когда машина с командующим и грузовик с охраной исчезли за еловой посадкой, старшина Нелюбин наконец-то стал приходить в себя. Он задумчиво качнул головой и вдруг спросил бронебойщика, который все эти дни ни на шаг не отходил от него:

– А кто это был?

– Да генерал какой-то, – ответил бронебойщик и поморщился; его то бросало в озноб, то тошнило – после контузии он никак не мог прийти в себя. – Ты ж его сам генералом называл. Я думал, ты его знаешь.

– Братцы! – закричал старшина. – Это ж наш командующий был! Генерал Ефремов!

А братцы уже весело курочили банки, разламывали хлеб. Пошла делёжка.

– Смотрите, ёктыть, чтобы всем поровну досталось, – на всякий случай бранил разводных старшина Нелюбин.

Он ещё раз обошёл свой сгрудившийся у костра взвод, посмотрел на дорогу, по которой минуту назад проехали штабные машины, удивлённо качнул головой, сел на корточки, привалился спиной к нагретому пламенем костра шершавому стволу старой ели и тут же уснул.

После того как Нелюбин несколько дней назад на минуту прикорнул под танком, он так и не сомкнул глаз. И не мог уже точно сказать, сколько времени прошло со дня первого боя, двое суток, трое или больше. Не спал, не ел. Ту помятую шоколадку, которую он нашёл у немецкого танкиста, поделил на троих в первый же день. Вот и всё его солдатское довольствие. Как они выбрались с той опушки и где плутали всё это время, он потом так и не смог вспомнить как следует.

К вечеру поймали коня в лесу неподалёку от артиллерийских позиций. Конь был под седлом. Положили поперёк седла раненого Калинкина и пошли в сторону Малых Семёнычей. В лесу к ним прибились трое артиллеристов. Все они были из одного расчёта. Их «сорокапятку» раздавил танк. А они спаслись в ровиках. Хорошо, автоматчики не добралась до артиллерийских позиций. За это спасибо стрелковой роте, которая приняла бой в своих неотрытых как следует ровиках, стойко держалась до последнего и почти вся так и осталась на опушке.

Возле Малых Семёнычей повернули вправо, снова в лес. Потому что в самой деревне и вокруг шёл танковый бой. Стояла сильная стрельба. Уже смеркалось, и понять в той стрельбе, кто где, где свои, а где немцы и кто кого одолевает, было невозможно. Горели и «тридцатьчетвёрки», и немецкие штурмовые орудия, и бронетранспортёры.

В лесу ночью набрели на другую такую же группу. И сперва открыли друг по другу огонь. Но вскоре кончились последние патроны. Стали материть друг друга и судьбу, и только тогда поняли, что встретили и чуть не перебили своих. Все оказались из 479-го полка. Все с винтовками. Только без патронов.

Пришёл санитарный грузовик. Раненых забрали и повезли в тыл, по той самой дороге, по которой к ним приехал генерал. А им, оставшимся, передали приказ следовать на сборный пункт в Рассудово.

Старшина помог погрузить Калинкина. Тот был уже без памяти.

– Не знаю, довезём ли, – сказал пожилой санитар, глядя, как старшина устраивает своего товарища, подтыкая под бока солому и поправляя голову.

– Довезёте. Он терпеливый.

Машина уехала. Старшина Нелюбин поправил на плече винтовку Калинкина с пустым магазином, потрогал пустой подсумок, пощупал за пазухой тяжёлый «парабеллум», который никому пока не показывал, и скомандовал бодро, как ни в чём не бывало:

– Взвод! Стройся! На первый-второй рассчитайсь!

– Да что тут рассчитываться? – устало зароптали артиллеристы.

Но старшина строго повторил:

– Сполнять приказ! Чётные номера – шаг вперёд! Взвод, напра-ву! Шаг-г-арш!