будет трудно, присоединяйтесь к моему разъезду, отдохните, — посоветовал я ему. — У меня донесение к командиру полка, — ответил мне Гумилёв. — Ну, тогда шпоры кобыле, — ответил я.

И поэт-улан, взяв под козырек, немного пригнувшись к шее рыжей полукровки, двинулся со своими товарищами размашистою рысью в темноту».

Опубликовано в газете «Слово»[155] 9 мая 1926 года.

Воспоминания о службе в 5-м Александрийском гусарском полку

Поручик В. А. Карамзин

Поручик В. А. Карамзин, служил с марта 1916 г. при штабе 5-й кавалерийской дивизии. Его воспоминания были записаны в 1937 году. При публикации их автор назван штаб-ротмистром.

Никакими другими сведениями о нем мы не располагаем.

Большая часть его воспоминаний относится к 12 апреля 1916 года, когда прапорщик Гумилёв, видимо, впервые на новом месте службы был дежурным по полку.

5-й гусарский Александрийский полк входил в состав 5-й кавалерийской дивизии, командовал которой генерал-лейтенант Скоропадский.

Воспоминания В. Карамзина почти полностью подтверждаются обнаруженными в РГВИА документами. Их встреча произошла на балконе фольварка Рандоль 12 апреля 1916 года. Ошибся Карамзин лишь в дате передачи эскадрона Радецким.

В приказе № 106 от 12 апреля было сказано:

«§ 2. Предписываю Подполковнику Радецкому сдать, а ротмистру Мелик-Шахназарову принять 4-й эскадрон на законном основании и о сдаче и приеме донести».

16 апреля ротмистр Мелик-Шахназаров вступил в командование 4-м эскадроном:

«Приказ № 110. Командир 4 эскадрона Подполковник Радецкий и ротмистр Мелик-Шахназаров рапортовали от 15 сего апреля за №№ 38 и 7 донесения: первый о сдаче, а последний о приеме 4 эскадрона во всем на законном основании. Означенные перемены внести в послужные списки названных штаб и обер-офицеров».

1 мая 1916 г. Радецкий отбыл в отпуск, а накануне, 30 апреля, состоялись его проводы, о которых вспоминает В. Карамзин.

«Когда прибыл в полк прапорщик Гумилёв, я точно не помню… Помню, как весной 1916 года я прибыл по делам службы в штаб полка, расквартированный в прекрасном помещичьем доме. Названия усадьбы не помню, но это та самая усадьба, где мы встречали Пасху с генералом Скоропадским и откуда полк выступил на смотр генерала Куропаткина.

… На обширном балконе меня встретил совсем мне незнакомый дежурный по полку офицер и тотчас же мне явился. «Прапорщик Гумилёв», — услышал я среди других слов явки и понял, с кем имею дело.

Командир полка был занят, и мне пришлось ждать, пока он освободится. Я присел на балконе и стал наблюдать за прохаживающимся по балкону Гумилёвым. Должен сказать, что уродлив он был очень. Лицо как бы отекшее, с сливообразным носом и довольно резкими морщинами под глазами. Фигура тоже очень невыигрышная: свислые плечи, очень низкая талия, малый рост и особенно короткие ноги. При этом вся фигура его выражала чувство собственного достоинства. Он ходил маленькими, но редкими шагами, плавно, как верблюд, покачивая на ходу головой…

… Я начал с ним разговор и быстро перевел его на поэзию, в которой, кстати сказать, я мало что понимал. — А вот, скажите, пожалуйста, правда ли это, или мне так кажется, что наше время бедно значительными поэтами? — начал я. — Вот, если мы будем говорить военным языком, то мне кажется, что генералов среди теперешних поэтов нет. — Ну нет, почему так? — заговорил с расстановкой Гумилёв. — Блок вполне генерал-майора вытянет. — Ну а Бальмонт в каких чинах, по-вашему, будет? — Ради его больших трудов ему штабс-капитана дать можно. — Мне думается, что лучшие поэты перекомбинировали уже все возможные рифмы, — сказал я, — и остальным приходится повторять старые комбинации. — Да, обычно это так, но бывают и теперь открытия новых рифм, хотя и очень редко. Вот и мне удалось найти шесть новых рифм, прежде ни у кого не встречавшихся.

На этом наш разговор о поэзии и поэтах прервался, так как меня позвали к командиру полка…

При встрече с командиром четвертого эскадрона, подполковником А. Е. фон Радецким, я его спросил: «Ну, как Гумилёв у тебя поживает?» На что Аксель, со свойственной ему краткостью, ответил: «Да-да, ничего. Хороший офицер и, знаешь, парень хороший». А эта прибавка в словах добрейшего Радецкого была высшей похвалой.

Под осень 1916 года подполковник фон Радецкий сдавал свой четвертый эскадрон ротмистру Мелик-Шахназарову. Был и я у них в эскадроне на торжественном обеде по этому случаю. Во время обеда вдруг раздалось постукивание ножа о край тарелки и медленно поднялся Гумилёв. Размеренным тоном, без всяких выкриков, начал он свое стихотворение, написанное к этому торжеству. К сожалению, память не сохранила мне из него ничего. Помню только, что в нем были такие слова: «Полковника Радецкого мы песнею прославим…» Стихотворение было длинное и было написано мастерски. Все были от него в восторге. Гумилёв важно опустился на свое место и так же размеренно продолжал свое участие в пиршестве. Все, что ни делал Гумилёв — он как бы священнодействовал.

Куда и как именно отбыл из полка Гумилёв, я тоже не знаю. Очень жаль, что мне мало пришлось с ним беседовать, но ведь тогда он для всех нас, однополчан, был только поэтом. Теперь же, после мужественной и славной кончины, он встал перед нами во весь свой духовный рост, и мы счастливы, что он был в рядах нашего славного полка…».

Опубликованы в 4 томе Собрания сочинений Николая Гумилёва,

изданного в Вашингтоне в 1962–1968 годах.

Командир эскадрона Ея Величества ротмистр Сергей Топорков

Воспоминания С. Топоркова относятся в основном к первому месяцу службу Гумилёва в гусарском полку. Также были записаны в 1937 году.

Относительно упоминаемого в них рисунка, надо заметить, что принадлежит он не Гумилёву (который, к слову, рисовал неплохо), а художнице Наталье Гончаровой, с которой поэт познакомился в ходе дальнейшей службы летом 1917 года в Париже и состоял в тесных дружеских отношениях, как и с ее мужем художником Михаилом Ларионовым. У них есть целая серия графических и акварельных портретов Николая Степановича, был, видимо, и упомянутый Топорковым. Но, к сожалению, не сохранился. Репродукция же в газете очень плохого качества.

«… Н. С. Гумилёв, в чине прапорщика полка, прибыл к нам весной 1916 года, когда полк занимал позиции на реке Двине, в районе фольварка Рандоль. Украшенный солдатским Георгиевским крестом, полученным им в Уланском Ее Величества полку в бытность вольноопределяющимся, он сразу расположил к себе своих сверстников. Небольшого роста, я бы сказал непропорционально сложенный, медлительный в движениях, он казался всем нам вначале человеком сумрачным, необщительным и застенчивым. К сожалению, разница в возрасте, в чинах и служба в разных эскадронах, стоявших разбросанно, не дали мне возможности ближе узнать Гумилёва, но он всегда обращал на себя внимание своим воспитанием, деликатностью, безупречной исполнительностью и скромностью. Его лицо не было красиво или заметно: большая