Позже по распоряжению Ставки в Одессу прибыли на кораблях десять маршевых батальонов — более 10 тысяч человек. Их перебросили из портов Кавказа.

Вернувшись из Генштаба, Кузнецов продолжил беседу с адмиралом Алафузовым.

— Что у Головко?

— Вчера я разговаривал с начальником штаба флота Кучеровым. Головко был в это время в штабе 14-й армии у генерала Фролова. Им там сейчас нелегко, немцы начали третье по счету наступление на Мурманском направлении. Горно-егерский корпус «Норвегия» ведет бои на подступах к Западной Лице. Продвинулись вперед на полтора-два километра. На море, правда, дела получше, — продолжал заместитель начальника Главморштаба. — В районе Варде подводная лодка «К-2» капитана 3-го ранга Уткина выставила четыре минные банки. Позже в районе маяка Харбакен Уткин обнаружил крупный транспорт немцев, но сложившаяся обстановка не позволила атаковать его торпедами. Что делать? На лодке находился командир дивизиона капитан 2-го ранга Магомед Гаджиев. Он-то и предложил Уткину всплыть и открыть огонь по врагу из орудий, что тот и сделал. Транспорт был потоплен. Командир другой лодки, «М-172», Фисанович тоже пустил на дно большое судно.

— Я понял вас: подводники Северного флота активизируют свои действия, — задумчиво молвил нарком. — Когда я был там, видел Гаджиева и Фисановича. Оба зрелые командиры, думаю, они еще не раз порадуют нас боевыми успехами…

Кузнецов не договорил — позвонила «кремлевка». Он узнал голос Поскребышева.

— Вас вызывает товарищ Сталин. Пожалуйста, поторопитесь.

Кузнецов, раздевшись в приемной, посмотрел на себя в зеркало. Лицо серое, вокруг глаз круги.

— Разрешите? — Он вошел в кабинет.

Сталин какое-то время стоял молча, потом спросил Кузнецова, известно ли ему, что в Ленинград вместо Ворошилова назначен Жуков.

— Нет, мне об этом неизвестно, — ответил нарком. — Я вылетел из Ленинграда, когда Георгия Константиновича там еще не было.

— Жуков уже там. — Сталин вынул из кармана трубку, набил ее табаком и положил на край стола. Привычно заходил по кабинету. — Корабли из Таллина перебазировали?

Кузнецов подтвердил, что корабли уже в Кронштадте. Боевое ядро флота удалось сохранить. Попытка немцев уничтожить силами авиации костяк кораблей Балтики не удалась. Однако во время перехода флот понес потери.

— Сколько погибло кораблей? — В голосе Верховного нарком уловил раздражение.

Кузнецов назвал цифру.

— Если не считать транспорты и суда вспомогательного флота, погибли пять эсминцев и две подводные лодки. Линкоры и крейсера не пострадали, — подчеркнул Николай Герасимович.

— Потери немалые, — грустно произнес Сталин. — Чем это объяснить?

— Нам не удалось организовать авиационное прикрытие — к моменту прорыва кораблей немцы захватили передовой аэродром флота. Комфлот Трибуц недооценил и то, что противник нашпиговал Финский залив минами. Там их было до трех тысяч штук.

— Это просчет Трибуца? — Глаза у Сталина сузились.

— И его и мой. — Кузнецов почувствовал, как кровь прихлынула к лицу. — Надо было еще до выхода кораблей из Таллина протралить Финский залив, пусть даже под ураганным огнем врага. Немцы ведь на мысе Юминда установили орудийную батарею и вели огонь прямой наводкой. Корабли шли ночью сквозь минное поле. Это был кромешный ад. — Нарком достал из портфеля карты и разложил их на столе.

— Покажите, где и какие стоят корабли, — попросил Верховный. — Меня интересуют линкоры и крейсера.

Еще в Главморштабе Кузнецов нанес на морские карты обстановку и теперь легко давал пояснения. Сталин был строг и задумчив, а Кузнецов все еще не забыл, как перед отъездом в Ленинград Верховный потребовал от него оценить теперешнее состояние флота.

— Я вызвал вас поговорить о военном флоте… — Сталин вздохнул. — Положение Ленинграда очень серьезное, и все может случиться… Поэтому ни один корабль не должен попасть в руки врага. Тот, кто нарушит мой приказ, понесет суровое наказание. — Он взял трубку и закурил. Откашлявшись, взглянул на наркома. — Составьте телеграмму командующему Балтийским флотом и отдайте приказание, чтобы все было подготовлено к уничтожению кораблей. В случае необходимости, разумеется, — уточнил Верховный.

— Такую телеграмму подписать я не могу, — выдохнул Кузнецов.

— Почему? — Глаза Верховного смотрели невидяще.

— Флот оперативно подчинен командующему Ленинградским фронтом, и директиву ему можно дать только за вашей подписью. Указаний одного наркома ВМФ недостаточно.

Ни один мускул не дрогнул на лице Кузнецова. Видимо, Сталин оценил его твердость. Он молча прошелся по кабинету, выпустил изо рта длинную струю дыма.

— Идите к начальнику Генштаба и заготовьте телеграмму за двумя подписями — маршала Шапошникова и вашей.

«Вряд ли Борис Михайлович поставит свою подпись», — подумал нарком, выходя из кабинета вождя.

Так оно и случилось. Выслушав Кузнецова, маршал удивленно воскликнул:

— Что вы, голубчик! Это дело чисто флотское, и свою подпись я ставить не буду!

— Как не будете? — загорячился Кузнецов. — Это же приказ Верховного главнокомандующего!

— Я же не моряк, голубчик, — нарочито мягко произнес маршал. Он отложил на край стола какие-то бумаги. — Садитесь рядом, сочиним телеграмму и доложим Верховному. Скажите, это ваша инициатива?

— Нет, Борис Михайлович, говорю вам честно. Просто Верховный считается с возможностью оставления Ленинграда и решил дать Трибуцу приказ. — Кузнецов взял ручку и написал всего один абзац. — Вот, прочтите, Борис Михайлович. — Нарком отдал ему листок.

Маршал одобрил текст.

— Коротко и ясно. А теперь пойдемте к Верховному.

Сталин прочел телеграмму и, глядя поверх головы Кузнецова куда-то в сторону, задумчиво промолвил:

— Заминировать каждый корабль, а потом взорвать…

— Я готов подписать телеграмму, — сказал маршал Шапошников, — но если подпишете ее и вы.

Сталин хмуро повел бровями.

— Идите оба. — Верховный тяжело сел у стола. — Документ оставьте у меня.

(О том, что в Ленинграде началось минирование кораблей и что в случае захвата немцами города они все будут взорваны, стало известно Британскому адмиралтейству. Посол Великобритании в СССР Криппс передал Молотову 12 сентября 1941 года записку, в которой говорилось: «В случае, если советское правительство будет вынуждено уничтожить свои военно-морские суда в Ленинграде, чтобы предотвратить переход этих судов в руки неприятеля, правительство его величества признает требование советского правительства после войны об участии правительства его величества в замене уничтоженных таким образом судов».

«Надо полагать, что господин Криппс прислал свое послание не без ведома Черчилля, — усмехнулся Сталин, глядя на Молотова, принесшего ему этот документ. — В данном случае услуги союзника нам не нужны. От них плохо пахнет, что-то вроде подачки». На другой день Сталин дал ответ Черчиллю, в котором, в частности, писал: «В случае необходимости советские корабли будут уничтожены советскими людьми. Но за этот ущерб несет ответственность не Англия, а Германия. Я думаю поэтому, что ущерб должен быть возмещен после войны за счет Германии». — А.З.)