Но хотя в первой части агиобиографии мир, в лице матери желающий отвратить Феодосия от его замысла, невольно исполняет замысел божественный, осуществление Феодосием своей третьей, угодной Богу, попытки ухода совершается так же, как и прежние поступки, вопреки материнской воле. Таким образом, в первой части Жития, повествующей о святом до принятия им монашеского сана, Феодосий уходит из мирского пространства в сакральное, преодолевая препятствия. В произведении этот мотив преодоления препятствий утроен не только в повествовании о самом Феодосии, но и в рассказах о Ефреме и Варлааме.

Во второй части Жития Феодосий, напротив, неоднократно исходит в мир, чтобы обратить живущих в нем к Богу и восстановить попранные благочестие и правду. Таковы прения с иудеями, ради обличения которых он по ночам выходит из монастыря. Эти «выходы» из обители напоминают попытки Феодосия покинуть родной дом: действие также происходит ночью, противление воле матери грозит Феодосию побоями, споря с иудеями, он ожидает от них смерти. В то же время три ухода из дома контрастируют с прениями, так как противоположно направлены — в первом случае это бегство из мира, во втором — выход в мир (но по существу — увещевание живущих в миру). Покидает Феодосий монастырь и ради наставительных бесед с князьями Изяславом и Святославом; Святослава он укоряет за изгнание брата и за любовь к игрищам.

Помимо, так сказать, «физических» выходов Феодосия из обители в Житии есть и «выходы» символические. Из монастыря в мир исходят слова Феодосия: послания Святославу, просьба к судье поступить по справедливости с притесняемой женщиной.

Границей между двумя частями Жития оказывается сцена прихода матери к Феодосию, когда она требует сына покинуть пещеру Антония. В этой «пороговой ситуации» духовного поединка сына и матери, монастыря и мира побеждает Феодосий. Он не возвращается в мир, мать же сама становится монахиней. В дальнейшем враждебные святому и Печерской обители люди, проникая в монастырь, не наносят ему урона, но приходят к покаянию и так оказываются побежденными. Это разбойники, о которых рассказывается в произведении.

Сам Феодосий не удаляется далеко из обители, ни разу не уходит в другие монастыри и земли. В этом он отличен не только от Антония и Никона, но и от Варлаама и Ефрема, пришедших в монастырь после него. Не случайно в финале говорится о монастыре и об исключительном значении именно Феодосия в благоденствии обители: «И тако умножашеся{76} место то благодатию Божиею и молитвы ради святаго нашего Феодосия»[323].

Первая и вторая части произведения соотносятся друг с другом и как сюжетная и несюжетная. Если у первой части есть единый сюжет — попытка Феодосия уйти из грешного мира и посвятить себя Богу — и есть два протагониста — сам Феодосий и его мать, то вторая часть состоит из ряда относительно самостоятельных эпизодов.

Однако на высшем смысловом уровне эта антитеза двух частей Жития снимается. Прежде всего, это совершается в тексте посредством имени святого. В начале произведения повествуется о наречении имени Феодосию при крещении. Феодосий изначально предстает символически уже при крещении как будущий печерский игумен и великий святой: Нестор обыгрывает смысл имени «Феодосий» — «врученный, данный, подаренный Богу».

В Житии развернуто несколько смысловых рядов, в основе которых лежат метафоры или символы. Первый ряд объединяет мотив полета. Феодосий, «окрилатѣвъ же умъмь{77}, устрьмися къ пещерѣ» Антония[324]. (Сам Киев и Печерский монастырь в древнерусском культурном сознании были противопоставлены как горное место равнине — о положении Киева «на горах» неоднократно упоминает «Повесть временных лет», в Киеве «на горах» видит тревожный сон князь Святослав Всеволодович, один из героев «Слова о полку Игореве».) Неоднократно Нестором описываются чудеса, связанные с вознесением в небо: отрывается от земли и взмывает в небо печерский храм, сохраняя монахов от нападения разбойников; в сиянии над монастырем некий боголюбец видит Феодосия; огненный столп над монастырем возвещает князю Святославу смерть святого. С деяниями Феодосия Нестор связывает прежде всего и выход монахов из пещер на поверхность земли, и строительство каменного Успенского храма. Приуроченное к строительству нового храма видение божественной службы, в которой участвуют ангелы в образах Феодосия и других монахов, как бы связывает небо и землю.

Другой смысловой ряд является реализацией метафор «Феодосий — солнце», «Феодосий — светильник» и воплощает символ света: видение ангелов в образах Феодосия и монахов, несущих зажженные свечи и идущих от старой церкви к новой и упомянутые видения молящегося Феодосия и огненного столпа.

Еще один смысловой ряд связан с символикой хлеба, прежде всего литургического — просфоры, и работы на ниве Господней: Феодосий в юности трудился на ниве с рабами (в этом эпизоде воплощена евангельская метафора последователей Христа — работников на ниве Господней). Также Феодосий помогал священнику, приготовляя тесто для просфор. Как рассказывает Нестор, святой видел в этом особенный смысл, о чем и поведал матери: «‹…› Когда Господь наш Иисус Христос возлег на вечере с учениками своими, то, взяв в руки хлеб и благословив его, разломил и дал им со словами: „Возьмите и ешьте, это — тело мое, преломленное за вас и за многих других, чтобы очистились вы все от грехов“{78}. Если уж сам Господь наш хлеб назвал плотью своею, то как же не радоваться мне, что сподобил он меня стать содеятелем плоти своей». Феодосий пек просфоры, «съ радостию ‹…› съ мълчаниемь и съ съмѣрениемь»{79} принимая укоризны и поношения[325]. Как замечает Нестор, «это уж Бог так пожелал, чтобы чистые просфоры приносились в церковь от рук безгрешного и непорочного отрока».

О хлебе и вине (о вине именно в связи с литургией) затем неоднократно рассказывается в Житии — в эпизодах, повествующих о недостаче муки и вина в обители и об их чудесном обретении. Феодосий-игумен заботится о духовном окормлении, пренебрегая попечением о хлебе для насыщения тела, и Господь питает его обитель (в большинстве чудес с умножением пищи речь идет именно о хлебе). Эта смысловая цепь сплетена с другой, выражающей литургическую символику. Рассказ о приготовлении Феодосием просфор перекликается с чудом об обретении вина для литургии и с чудом — наказанием за нарушение завещания Феодосия вкушать праздничный хлеб в пятый день первой недели Великого поста: сладкий хлеб в этом рассказе соотнесен с хлебом литургическим. В переводных греческих житиях, в которых содержатся чудеса с умножением пищи, — например, в Житии Саввы Освященного, — этих литургических ассоциаций нет.

Своеобразным ядром