Из греческих житий для автора Жития Феодосия особенно значимы Житие Антония Великого, написанное Афанасием Александрийским (IV век), и жития Евфимия Великого и Саввы Освященного, принадлежащие перу Кирилла Скифопольского (VI век). Паралелли «Феодосий — Антоний Великий», «Феодосий — Евфимий Великий» и «Феодосий — Савва Освященный» естественны: ведь Антоний, живший в III–IV веках, — основатель египетского монашества и иночества в целом, а Евфимий (IV–V века) и Савва (V–VI века) — основатели палестинского общежительного монашества, идеал которого был усвоен Феодосием[300].

Но Житие Антония Великого, написанное Афанасием Александрийским, рисует иной, нежели Житие Феодосия, путь к Богу. Движение Феодосия, странствие в мире заканчиваются с приходом в пещеру к Антонию Печерскому. Феодосий-монах по-своему ближе к миру, чем Феодосий-мирянин: в мирской жизни общение святого с людьми ограничивается матерью, «властелином» города Курска и священником, у которого некоторое время Феодосий обитал. Феодосий — монах и игумен — наставляет большое число мирян, помогает им: обретя божественную помощь и благодать, Феодосий возвращается в мир, чтобы приблизить его к Богу. Иной случай рисует Афанасий Александрийский в Житии Антония Великого: Антоний — вечный беглец от мира. Он неоднократно меняет место своего отшельничества, всё более и более удаляясь от людей. Его кратковременный выход в мир связан с экстраординарной ситуацией — необходимостью защитить христианское вероучение от арианской ереси{67}. Назидания Антония связаны с его исключительным визионерством, со способностью знать тайны жизни и видеть искусительную силу дьявола.

В двух житиях встречаются, впрочем, и некоторые общие мотивы. Антония, как и Феодосия, обращают к Богу евангельские слова, которые они слышат в церкви. Конечно, это агиографический топос, «общее место», но присутствие этого эпизода и в Житии Феодосия Печерского, и в Житии Антония всё же выделяет Житие Антония среди греческих агиобиографий, соотнесенных с произведением Нестора. Житие Антония сближает с трудом Нестора также мотив добровольной готовности святого на мученическую жертву: Антоний в период гонения на христиан при императоре Максимине приходит в Александрию, чтобы принять смерть за Христа; Феодосий «нередко вставал ночью и тайно уходил к евреям, спорил с ними о Христе, укоряя их, и этим им досаждая, и называя их отступниками и беззаконниками, и ожидая, что после проповеди о Христе он будет ими убит». Перекликаются в древнерусском и греческом житиях описание прихода Феодосия в Киев и рассказ о странствии Антония во «внутреннюю пустыню». И Антоний, и Феодосий не знают дороги к месту, куда должны направиться (Печерский монастырь и оазис в пустыне станут местом, где будут подвизаться оставшуюся жизнь и египетский отшельник, и русский инок). Антонию велел идти во «внутреннюю пустыню» божественный голос. «На вопрос же Антония: „кто укажет мне путь, потому что неизвестен мне он?“ — голос немедленно указал ему сарацин, которым надлежало идти этим путем. Антоний, подойдя к ним, стал просить позволения идти с ними в пустыню. Сарацины, как бы по велению Промысла, охотно приняли его. Три дня и три ночи проведя с ними в пути, он приходит на одну весьма высокую гору»[301]. Феодосию невольно помогают в пути купцы, за которыми он тайно идет в Киев, — сам он не знает дороги в стольный град. Путь русского святого и легче, и труднее путешествия Антония: Феодосию нет нужды бояться иноплеменников и иноверцев, но он опасается собственной матери, которая может нагнать юношу и вернуть домой; странствие Антония длится три дня, путешествие Феодосия — три недели (число в обоих случаях обладает символическим смыслом): «И направился{68} он к городу Киеву, так как слышал о тамошних монастырях. Но не знал он дороги и молился Богу, чтобы встретились попутчики и показали бы ему желанный путь. И случилось по воле Божьей так, что ехали той же дорогой купцы на тяжело груженных подводах. Блаженный, узнав, что и они направляются в тот же город, прославил Бога и пошел следом за ними, держась поодаль и не показываясь им на глаза. И когда останавливались они на ночлег, то и блаженный, остановившись так, чтобы издали видеть их, ночевал тут, и один только Бог охранял его. И вот после трех недель пути достиг он упомянутого города».

Различия Жития Феодосия и Жития Антония не менее значимы, чем близость: два произведения описывают несхожие и сходные пути к Богу.

Более тесно связано Житие Феодосия Печерского с житиями Саввы Освященного и Евфимия Великого. Эта связь скрытно указана Нестором уже во вступлении. Древнерусский агиограф сообщает о себе как об авторе двух житий — Чтения о Борисе и Глебе и самого Жития Феодосия: «Благодарю тебя, владыко мой, Господи Иисусе Христе, что сподобил меня, недостойного, поведать о твоих святых подвижниках; сначала написал я о житии и о погублении и чудесах святых и блаженных мучеников твоих Бориса и Глеба; побудил я себя взяться и за другое повествование ‹…›». Так же и Кирилл Скифопольский во вступлении к Житию Саввы Освященного говорит о себе как об авторе двух житий (при этом Житие Саввы названо, как и повествование о Феодосии в труде Нестора, вторым, после Жития Евфимия): «Благословен Бог и отец Господа нашего Иисуса Христа, сподвигнувший вас ‹…› повелеть моей худости, написав, послать богоугодные жития прежде бывших наших отцов Евфимия и блаженного Саввы, который и мне, окаянному, по неизреченному Его милосердию словесное пропитание подал, чтобы отверзлись уста мои»[302]. Житие Феодосия Печерского и Житие Саввы связывают не только эти указания авторов на свои более ранние произведения. В Феодосиевом житии есть и прямая отсылка к Житию Саввы. Она встречается в рассказе о «световом» чуде над Печерским монастырем — об огненном столпе, поднявшемся над монастырским храмом, изогнувшись дугой и указав место, где Феодосием будет заложена новая церковь и отстроена новая, «надземная» Печерская обитель: Нестор напоминает о похожем чуде в Житии палестинского подвижника. И Нестор, и Кирилл прибегают к традиционным для житийного текста «формулам самоуничижения». Но в отличие от Жития Феодосия, в котором «неразумие» и «грубость» автора неизменно противопоставлены мудрости Феодосия, в Житии Саввы Освященного отмеченные во вступлении «грубость» и «невежество» Кирилла преодолены чудом, которое дарует автору Жития высшую мудрость: Кириллу являются Савва с Евфимием, и Евфимий по просьбе Саввы кисточкой («кыстцей») из сосуда («корчажца») трижды омочил уста Кирилла, который после этого обрел дар книжной мудрости. У Нестора граница между агиографом и святым остается непреодоленной. Нестор вообще более склонен подчеркивать дистанцию между собою и Феодосием.

Неоднократно указывалось на сходство рассказа Жития Феодосия о его приходе к