Но в нашем случае банальная мудрость права. Все весомые аргументы в пользу версии о написании Жития после смерти Никона (именование его «великим» и «одним из трех светил» вместе с покойными Антонием и Феодосием)[275] нимало не опровергают возможности его создания до середины августа 1091 года — перенесения останков преподобного в новый храм. Писать о кончине Никона Нестору не было необходимости — Житие повествует не о нем. Ко времени работы книжника над произведением он не мог ни о чем расспросить его: Никона просто не было на этом свете. То, что все три посмертных чуда относятся к игуменству Никона и в сочинении Нестора нет ни одного более позднего, объяснить несложно. Во-первых, известия, предания, слухи о новых чудотворениях на краткий промежуток, самое большее в три года, между кончиной Никона и наиболее поздней датой завершения труда (с конца марта 1088 года до середины августа 1091-го) могли еще не возникнуть. Во-вторых, для Нестора значимо символическое число чудес — три, соотносящееся с триединым христианским Божеством, Святой Троицей. (О других примерах символических триад в произведении будет сказано ниже.) О перенесении мощей ничего не сказано, потому что это событие еще не произошло, оно в близком будущем. Автор Жития, видимо, писал просто о поминании Феодосия в Печерской обители как усопшего, а вовсе не о почитании его как святого[276]. Разорения монастыря половцами Нестор еще не может разглядеть сквозь завесу грядущего: до 1096 года еще лет пять или чуть больше. Об Изяславе в Житии Феодосия Печерского говорится так много потому, что и Феодосий, и его биограф считали его законным киевским князем[277], о Святославе — потому, что преподобный с ним много беседовал — и обличая, и кротко поучая. О Всеволоде не сказано почти ничего, потому что он при жизни святого не правил в Киеве и второй печерский игумен с ним общался, наверное, мало. А кроме того, Всеволод не благоволил к Печерскому монастырю, так что у книжника было моральное право о нем почти не писать.

Возможно, Нестор составлял Житие Феодосия именно для обоснования церковного прославления преподобного, приуроченного к перенесению его мощей. Тогда это был труд особенный — почетный и ответственный, свидетельствующий о высоком авторитете книжника у печерских монахов, о признании его способностей. Так или иначе, для автора это был, несомненно, главный труд, потому что Феодосий был для него образцом, воплощением идеала подвижника. И по портрету героя Жития можно, несмотря на традиционность жанра и трафаретность многих эпизодов, восстановить духовный облик его составителя.

Историк М. Д. Присёлков написал о произведении, созданном Нестором, несправедливые и обидные слова: «„Житие Феодосия“ лишено какой-либо глубокой внутренней идеи»[278]. На самом деле это, конечно, не так. Нестор раскрыл смысл христианского учения о самоумалении, «самоистощевании» Бога, который ради спасения людей, искупления их от первородного Адамова греха принял человеческую плоть и соединился с человеческой природой — вочеловечился, став Иисусом Христом. Этот смысл явлен в ответе Феодосия матери, оскорбленной тем, что он, сын знатных людей, стал печь просфоры — хлебцы для причастия, которых не хватало на литургии: «Мать ‹…› не могла смириться с тем, что все осуждают ее сына, и начала говорить ему с нежностью: „Молю тебя, чадо мое, брось ты свое дело, ибо срамишь ты семью свою, и не могу больше слышать, как все потешаются над тобой и твоим делом. Разве пристало отроку этим заниматься!“ Тогда божественный юноша смиренно возразил матери: „Послушай, мати, молю тебя, послушай! Ведь сам Господь Иисус Христос подал нам пример уничижения и смирения, чтобы и мы, во имя его, смирялись. Он-то ведь и поругания перенес, и оплеван был, и избиваем, и всё вынес нашего ради спасения. А нам и тем более следует терпеть, тогда и приблизимся к Богу“»[279].

В оригинале Жития тяжеловесной конструкции «подал нам пример уничижения и смирения», по-видимому, неизбежной в переводе, соответствует лаконичное и выразительное «поубожися». Приставка у− означала отрицание, «не−». Бог словно перестал быть Богом, он стал «у-богим». Слово «у-бог-ий» в древние времена имело смысл «обездоленный, нищий или телесно неполноценный»[280]. Автор Жития Феодосия Печерского глубоко постиг сущность догмата о двух природах Христа — божественной и человеческой.

Эти строки пропитаны особенной любовью к воплотившемуся Господу, мистическим переживанием Тела Христова, которое под видом хлеба, по церковному учению, верующие вкушают на литургии. По словам историка древнерусской культуры Г. П. Федотова, «это „убожение“ Феодосия питается живым созерцанием уничижения Христова, Его рабьего зрака, Его страдающего тела. ‹…› Выбрав себе убогую профессию просвирника, он оправдывает ее перед матерью не любовью к храмовому служению, а ‹…› любовью к телу Христову. С необычайной остротой выражает он это религиозное отношение: „лепо есть мне радоватися, яко содельника мя сподоби Господь плоти Своея“. Эти черты совершенно самобытные, свидетельствующие об особой интуиции: для этих частей повествования у Нестора нет никаких греческих параллелей»[281].

Преподобный Феодосий в изображении Нестора воплощает слова апостола Павла: «Бывайте убо подобни Богу, яко чада възлюблена, и ходите въ любви, яко же и Христос възлюби нас и предасть себе за ны приношение и жрътву Богу»[282] (Послание к ефесянам, глава 5, стихи 1–2){64}.

Как и в «Чтении…», Нестор в Житии Феодосия Печерского трактует историю Руси как арену борьбы Бога и дьявола: Бог предначертал Феодосию стать одним из основателей русского монашества, а сатана пытается этому воспрепятствовать, избирая своим орудием мать святого, уязвленную уроном, который наносит чести рода сын, и обуреваемую эгоистической любовью к нему. Еще повествуя о крещении младенца, автор Жития замечает, что священник «сьрьдьчьныма очима прозьря ‹…› яко хощеть измлада Богу датися, Феодосиемь того нарицаеть»[283]. Строение фразы таково, что получается, будто новорожденный сам хочет вручить себя Господу, таким образом оправдывая значение нарекаемого имени[284]. Во вступлении к своему произведению книжник писал: «Пусть же и будущие черноризцы, взяв писание мое и прочитав его, также узнают о доблести этого мужа, восхвалят Бога и, угодника его прославляя, укрепляют души свои для новых подвигов; ведь именно в нашей земле такой муж явился и угодник Божий. Об этом и сам Господь возвещал ‹…›: „Многие из последних да станут первыми“{65}, ибо сей Феодосий в наши дни превзошел древних праведников, в жизни своей последуя тому, кто положил начало монашескому бытию — говорю я о великом Антонии. И вот что дивно: ведь как пишется в книгах святых отцов: „Ничтожен будет последний род“; а сего Христос и в