Его слегка ободряет молчание Азры. Если она собирается изобличить его перед супругой, то зачем ждать? Но ему все равно очень не по себе, и он даже подумывает о том, чтобы отменить поездку. Его благоверная наблюдает за ним с подозрением и полным отсутствием всяческого сочувствия, на каковое способны только законные жены. Если он сейчас скажет, что никуда не поедет, его неминуемо обвинят, что он злобно бросает семью ради того, чтобы провести больше времени со своей любовницей, потому что жена все знает; она не знает, что это Азра, но знает, что кто-то у мужа есть. Да и как же не ехать… все-таки жалко потраченных денег.

Это больше всего раздражает в женатых любовниках: у них вечно нет денег. Они будут занудно бубнить весь вечер, сколько уходит на выплаты по закладной и на уроки балета для дочек, пока ты не предложишь самой заплатить за ваш ужин.

Они летят на Ибицу, и мистер Женатик томится дурными предчувствиями и опасается за свое будущее. Он зарабатывает далеко не так много, как ему хотелось бы, но у родителей жены есть участок земли в Пертшире, где растут молоденькие деревца, которые лет через двадцать превратятся в большие деревья и обернутся кругленькой суммой. Других утешений в ближайшие десятилетия не предвидится. В аэропорту на Ибице Азра исчезает, и мистер Женатик с тяжелым сердцем тащится к себе в отель. На следующее утро, когда все семейство выходит на пляж, появляется Азра. Она располагается рядом и представляется жене:

– Я Азра. Наверное, он вам обо мне рассказывал.

Семейство переезжает в другой отель на другом конце острова. Не проходит и четверти часа, как там появляется Азра. Мистер Женатик борется с кризисом, лежа в затемненном номере, куря сигареты одну за другой и рыдая в голос, пока жена и любовница беспечно болтают у бассейна. На четвертый день Азра вдруг исчезает. Предположительно, ей надоело бороться.

Вернувшись домой, мистер Женатик утешается тем, что в худшем случае он проживет еще лет пятьдесят и что хуже уже не бывает, и тут к нему приходят из полиции, чтобы задать пару вопросов об исчезновении Азры. Все ее вещи так и остались в отеле на Ибице. В последний раз ее видели там же.

Выбравшись из бассейна, я снова присоединилась к Констанс. Плечи приятно побаливали после плавания. Янош с Серджио ушли изводить Рутгера. Мне было так хорошо и спокойно. И тут я услышала, как Констанс прочищает горло. Когда кто-то откашливается один раз, это еще ничего не значит. Но когда кто-то откашливается два раза подряд – это явно вступление к разговору.

– Оушен, все говорят, что с тобой можно поговорить.

– Да?.. – А я и не знала. Наверное, это был комплимент: хотя «все говорят, что с тобой можно поговорить» – не такое уж и выдающееся достижение.

– Я вот все думаю…

– Ты, случайно, не собираешься в чем-то признаться?

– Нет, но мне нужно, чтобы ты мне сказала, что я глупая дура.

– Ну, если ты так настаиваешь.

– Нет, ты сперва выслушай. Я была поздним ребенком и стеснялась, что мама такая старая. И когда меня спрашивали, сколько лет моей маме, я всегда убавляла ей десять лет. И постепенно вбила себе в голову, что если я расскажу кому-нибудь про ее настоящий возраст, то с ней обязательно что-то случится. Что-то по-настоящему страшное. И вот ей исполнилось шестьдесят пять.

– А зачем ты мне это говоришь, если боишься, что с ней может что-то случиться?

– Я сказала еще одному человеку.

– И что-нибудь случилось?

– Она умерла. Скажи мне, что это нелепо и глупо, что я считаю себя виноватой.

– Это нелепо и глупо.

* * *

В клубе стояли мощные усилители, так что музыка гремела и оглушала. Мы были за сценой, сравнивали, у кого какой лак для ногтей, и не слышали выстрелов. Но постепенно мы сообразили, что что-то явно не так: публику поспешно выпроваживали из клуба, и в зале происходило что-то необычное. Как нам потом рассказали, в клуб на первое представление пришла группа товарищей из Ливана. Они уютно расположились в баре и затеяли разговор со словоохотливым Мервом. Говорили в основном про Ливан. Потом один из ливанцев спросил у Мервина, когда он заканчивает работу, потому что хотел бы продолжить эту приятственную беседу, но сперва ему надо сделать кое-какие дела. Мервин сказал, что работает допоздна. Ливанец прошелся по самым злачным районам города, потратил на это четыре часа, но все же нашел человека, который продал ему пистолет. Он вернулся в клуб, еще раз заплатил за вход, расстрелял Мервина в упор, выпустив в него пять пуль, после чего совершенно спокойно вышел из клуба и растворился в ночи – причем на выходе он еще пальнул в задницу Человеку-Половичку и обозвал его идиотом.

* * *

– Ты слышала?

Ровно неделю спустя Кристиана нашла Скорбящую Патрисию на дне бассейна. Настроение у всех было крайне подавленное. Был уже сентябрь. Сначала я собиралась вернуться в Лондон через три месяца. Потом отложила отъезд до Рождества. Но сейчас я подумывала о том, чтобы немедленно брать билет. Хорхе ходил весь убитый.

– Десять лет в этом бизнесе. Ни одной драки. Никто из клиентов ни разу по-настоящему не ужрался. Я даже не помню, чтобы кто-то пролил на стол свою выпивку. И вот вам, пожалуйста.

Обсуждался вопрос, чтобы закрыть клуб на неделю. Это было бы благоразумным решением. Никому не хотелось работать. Хотя, с другой стороны, сидеть и бездельничать – тоже не лучше. Тем более что за сидение-безделье денег не платили. Я бы не отказалась от недельного отдыха, но деньги – они никогда не бывают лишними, так что мы все-таки уговорили Хорхе не закрывать клуб.

Мы по-прежнему загорали на крыше, но в бассейне никто не купался. Никто, кроме Рутгера. Он нарочито беспечно плескался в водичке, пока остальные сидели подавленные и унылые. Никто из нас не был особенно близок с Патрисией, но смерть знакомых всегда угнетает, пусть даже этот знакомый при жизни ужасно тебя раздражал. Это было так жутко и странно, что она умерла: такая молодая, такая нудная, с такой роскошной грудью. Обстоятельства ее гибели так и остались для нас загадкой, и мы сами выдумывали объяснения. Поскольку медицинского образования не было ни у кого, мы выбирали сценарии внезапной и скоропостижной смерти из фильмов и смутно припоминаемых разговоров.

– Да, такое случается. Человек умирает без всякой причины. Молодой, беззаботный, здоровый. И последняя мысль перед смертью: надо будет сегодня вечером вымыть голову.

Мне вдруг захотелось сделать для всех что-нибудь приятное. Влан чинил все, что ломалось, Янош с Серджио находили на пляже молоденьких девочек для общего пользования, Рино регулярно получал посылки от мамы – ветчину и какую-то странную сладкую штуку типа нуги – и угощал всех, а Крайне Скорбящая близняшка была как-то связана с винодельческим бизнесом, так что у нас не иссякали запасы на удивление хорошего красного вина.

Я решила приготовить воскресный обед и позвать всех в гости. У нас на этаже была крохотная общая кухонька, обставленная предельно просто – только все самое необходимое. Я остановилась на курином карри, потому что для приготовления карри не нужно никаких особенных приспособлений, потому что я привезла с собой пакетик специй – захватила на всякий случай, из соображений «кто знает, как оно сложится там за границей», а вдруг мне придется готовить себе самой, и еще потому, что куриное карри несложно готовить – если, конечно, ты не претендуешь на что-нибудь грандиозное – и трудно испортить. Я не стала готовить десерт, потому что привыкла, что дома делала только горячее, а за сладкое у нас отвечала Джулия. К счастью, ограниченный ассортимент кухонной утвари обеспечил мне вполне уважительную причину, чтобы не замарачиваться с шоколадным суфле.