Впоследствии эту статью назвали «реквиемом по шестидесятникам». Чистку авгиевых конюшен «Мосфильма» и Комитета по кинематографии поручили Чебрикову и Зайкову. Последний был воплощением хрестоматийного партийного чиновника эпохи застоя, кошмарным сном творческой фрондирующей оппозиции. Вначале на Западе очень обрадовались начавшемуся процессу. Такой повод для разговоров! Уничтожают цвет нации! Но их просто выталкивали за границу. Там михалковых принимали вначале с распростертыми объятьями, но потом их стало некуда девать. Как в песенке Высоцкого: «А где на всех зубов найти? Значит, безработица!» В конце концов, когда Станиславу Говорухину предложили сменить место жительства, раз ему так не нравится социализм, он выдал:

– Я лучше поеду в Магадан, чем в Америку. Могу и по этапу.

– Судить вас за убеждения никто не собирается, но ваша деятельность противоречит целям и задачам нашего общества.

В тот момент режиссер увлекался монархизмом и много времени проводил в архивах, собирал материалы для будущей книги. Постановление закрывало перед ним возможность продолжать работу.

Пятидесятилетний мэтр нервно теребил гнутую трубку, которую на автомате достал из бокового кармана. Болезненно морщился, вспоминая вчерашнюю попойку в компании – остался гнетущий запах изо рта и легкая головная боль. Он не красовался. Кончаловскому хорошо! Его в восемьдесят втором выпустили по совместному проекту, он теперь в Голливуде снимает что-то… А чем ему заняться? А все эта… Он мысленно нехорошо отозвался о подружке. Натура у него такая: легко подпадает под влияние, особенно, если на не совсем трезвую голову.

– Лев Николаевич, но вы же понимаете! Ну, все вокруг говорят, смотри, там магазины от колбасы ломятся, ты же видел! А у нас!

– Кто? Кто все? У тебя что, дома пожрать нечего? Голодаешь?

– Да нет, конечно, но после одиннадцати водку, кроме как у таксистов, и не купить!

– Нашел о чем говорить на парткомиссии!

– Извините! Мысли разбегаются! Я же всей душой! Не хотел я этого! Сказали: гласность, открытость! Мне тут тему интересную и подсунули, дескать, не все так плохо было на Руси в тринадцатом году, раз уж до сих пор сравниваем все с этим годом!

– Так последний предвоенный, дальше штопором вниз скатились.

– Так-то оно так, но тут люди знающие подсказали, что Россия тогда полмира хлебом кормила, а сейчас в Канаде закупаем.

Зайков понял, что требуется делать: сочувственно помотал головой, включил на всякий случай второй магнитофон, поддакнул несколько раз, достал из закрытого ящика бутылочку «Столичной», кружок «Украинской» полукопченой, и полились откровения под запись. Сам Говорухин Зайкова мало интересовал, он бы ему выговор с занесением, чтобы по уставу выгнать, подложил бы еще пару тревожных писем трудящихся, приплел бы сложные отношения со второй половиной, и не было бы больше такого режиссера на Руси. Так, где-нибудь бомжом отирался бы… Но приказано разобраться! В душу залезть! Лев Николаевич даже мягкие тапочки надел, ради такого случая.

Расстались по-хорошему, после того как Зайков прикрыл ладонью начатую третью бутылку:

– Хорош, Станислав Сергеевич, больше хватит! Тебе-то хорошо, а мне завтра на работу! Так говоришь, что науськали тебя на эту тему эти три товарища?

– Нет, ну, я же говорил уже, помрежу его приятель из посольства документы давал посмотреть! Из библиотеки Конгресса! Как на духу! Он их скопировал и нам показывал!

У Зайкова в голове пульсировал вопрос, как фамилия помощника режиссера, но он предусмотрительно промолчал, чтобы не спугнуть «туземца», запутавшегося в собственных ощущениях стареющего ловеласа, у которого большие проблемы со второй половиной. А кругом молоденькие симпатичные актрисочки, кухонные разговоры, флер, туман, «оппозиционные взгляды на жизнь». И Ленин – еврей, и мать у него – еврейка. Не совсем, правда, но прадед, говорят, точно еврей! Бланк его фамилия! На этом его американские вербовщики и поймали. Теперь на этот же крючок будут ловить их оппоненты.

Выпроводив надоевшего гостя, мгновенно протрезвевшим голосом Зайков доложил куратору из КГБ о результатах беседы. На дело лег гриф: «Легко внушаем, политические взгляды не определены, предлагается в разработку». И резюме Чебрикова: «Известен. Использовать втемную, через замену окружения». Возле известного режиссера появилась молодая, грудастая и крутобёдрая девица, вполне во вкусе вербуемого, которая ему заменила все, кроме творчества. Через нее и шла информация. Спецслужбы свое дело круто знают. Есть такое понятие в информатике: конкатенация. По-латыни – сковывание. Обозначается обыкновенным плюсом, стоящим между двумя выражениями, взятыми в кавычки. Так и произошло: к агенту «ГС» подвели агента «МН» и между ними поставили знак плюс.

Зима промелькнула в сплошных мотаниях туда-сюда между Союзом, Тегераном и Сирией. Начались сначала непрямые встречи, а затем все переместились в Женеву на многосторонние мирные переговоры между Ираном и Ираком. Чуть позже к ним присоединился и Дамаск. Каждая из сторон пыталась не упустить свое, в том числе и в новом проекте Дамаска и Москвы. И все переговорщики отчаянно нуждались в деньгах и в новых вооружениях. Всем казалось, что еще десять тысяч ведер, и золотой ключик будет у них в кармане. Но Громыко, несмотря на возраст и бешеную усталость, продолжал гнуть свою линию: вначале мир, затем пряники! В итоге и Хусейн, и Хаменеи подписали бумаги, превращавшие объявленное временное перемирие в Женевский мирный договор. По срокам как раз успели к открытию очередного съезда в Москве, на этот раз Съезда Советов. С 1937 года они были упразднены, но «идя навстречу пожеланиям трудящихся», Верховный Совет принял постановление о проведении референдума, на котором обсуждался вопрос о приведении в соответствие с Конституцией вопроса о регулярном созыве Съезда народных депутатов всех уровней в городе Москве. Инициатором референдума удалось набрать необходимое число голосов для того, чтобы решение о голосовании было принято. Особенно отличилась Москва, давшая львиную долю голосов. Дело обстояло таким образом, что большинство недовольных советской властью и условиями проживания в СССР проживали в Москве. Перенос всех министерств в город и постепенный переезд основных предприятий за город превратили промышленную столицу СССР в город чиновников и их многочисленных потомков. Плюс большое число студентов, плюс «лимита», плюс громадное число приезжих и «колбасные электрички» со всех направлений в радиусе до пятисот – шестисот километров. Это создавало огромные проблемы с транспортом, строительством, получением жилья, очередями. Ведь после работы у многих уже не было возможности приобрести что-то необходимое. Во времена Брежнева руководство смотрело сквозь пальцы на то обстоятельство, что среди рабочего дня большая часть людей убегала по магазинам, а вездесущие снабженцы организовывали закупки на оптовых базах и распределяли «наборы». Эту практику достаточно решительно прекратили, и после поднятия цен продукты в магазинах появились, но… «А вот раньше!..» Крупные города все страдали от урбанизации: местные жители не рвались занимать пустующие низкооплачиваемые рабочие места и вообще рабочие специальности. Это было не модно! То ли дело сфера услуг! Особенно те места, где теоретически можно было немного подработать на себя: недолив, пересортица, вынос продуктов с места работы, в конце концов, просто мелкая кража или перепродажа по рыночной цене с последующим возвратом «государственной стоимости». Этим кормилась значительная часть населения городов-миллионников. Они и составили основной костяк «оппозиционных сил». Протащить через съезд партии им ничего не удалось, кроме некоторого ослабления снабжения номенклатурных работников. Решили зайти с другого входа. Срочно потребовалась публичная трибуна. Несмотря на то, что газеты и телевидение настойчиво объясняли, что лишний съезд – это достаточно высокие расходы, оппозиции в марте удалось набрать пятьдесят два процента голосов «за». Совет безопасности при генсеке совместного решения выработать не сумел, подсуетились Верховные Советы шести союзных республик, где, несмотря на все изменения, превалировали настроения о выходе из состава СССР. Баку и Тбилиси, Кишинев, Рига, Вильнюс, Таллин надеялись на съезде Советов протащить решение об объявлении независимости. Такое право у союзных республик было, и определенные силы в них прилагали неимоверные усилия, чтобы подтолкнуть страну к пропасти.