Рори теребит колечко в носу.

– Точно. – Я встречаюсь с ней взглядом впервые с тех пор, как она узнала. – Ты заслужила эту работу. Зачем отказываться от такой возможности из-за договора, написанного на салфетке? Из-за прежнего пламени?

– Потому что оно еще теплится. Как ни крути, но этот огонь обжигает как раньше. – Она отводит глаза.

Начинает моросить.

Рори не спрашивает, сохранил ли я салфетку. Учитывая, как я вел себя по отношению к ней, она наверняка считает, что я обошелся с салфеткой как с заразной бумажкой и сразу же от нее избавился.

– Как? – вместо того шепчет Рори.

Она говорит о Кэтлин, но я не готов к этому разговору. Для начала мне нужны четыре бокала чего-нибудь крепкого и Рори, голышом лежащая в моей постели. Но ни первому, ни второму сегодня не суждено сбыться.

Она глотает слезы. Отводит взгляд. Подозреваю, что пережидает минуту, дабы свыкнуться с мыслью, что отношения со сводной сестрой наладить так и не удастся. Что такими они и останутся. Навеки испорченными.

– Когда будешь готов. – Рори берет меня за руку и сжимает ее. – И когда перестанешь вести себя как сволочь, конечно же, – добавляет она. И, думаю, тут она не шутит.

Я это заслужил.

Я понимаю, что это дружеский жест. Понимаю, что он должен меня утешить. Но не могу унять пробежавшие по моему телу удовольствие и решимость.

Эштон Ричардс наворачивает круги под дождем и орет:

– Мы все однажды умрем, но это не важно, потому что мы ужасные эгоисты и одержимы всякой фигней.

Мы не обращаем на него внимания.

– Бог, чего ты ждешь? – раскинув руки в стороны, кричит Эштон в небо.

Мы с Рори переглядываемся.

– Я скажу Райнеру отправить его в реабилитационный центр, как только мы закончим, – произносит она.

– Отличная мысль.

ПРИМЕЧАНИЕ ОТ МЕРТВОЙ КЭТЛИН

Знаете, я с ходу признаюсь. В этой истории злодейка – я.

Я врала.

Я обманывала.

Я обернула события в свою пользу.

Я говорю вам то, что вы хотели услышать, но я человек разносторонний и уж точно не так плоха, как Глен.

Я любила Мэла с самого начала. С двух лет, а не с четырнадцати, когда все остальные девчонки в Толке наконец заметили, что странный парнишка Доэрти теперь не такой уж и странный, а веселый, классный, умеет кататься на грязных велосипедах и проколол себе уши и нос.

Я полюбила его сразу же, как он разрешил мне играть во врача, а сам покорно стал пациентом.

Он в шутку просил трогать себя в тех местах, о которых в том возрасте я даже не подозревала.

Полюбила его сразу же, как он тайком пронес закуски на воскресную мессу и поделился ими со мной, потому что нам постоянно было скучно.

Я любила его, когда он учился играть на гитаре, а я училась вышивать и у нас ничего не получалось.

Я ни о чем не жалею. Я поступила так, потому что считала, что сделаю его счастливым.

Просто помните это, пока читаете, хорошо?

Помните, что сейчас Рори здесь не просто так.

И что я любила своего еще живого мужа до того, как возненавидела свою сводную сестру.

Очень-очень любила.

На самом деле любила его до смерти.

Хочу заметить, что фермеры, трудящиеся в сарае, где я живу, всегда включают радиостанцию с легким роком, и мне с великим трудом удается не злиться на них. В любом случае это значит, что я знакома с творчеством Эштона Ричардса и, хоть и не считаю себя экспертом, смею заметить, что он ни хрена не стоит.

Хреновый артист, хреновый певец и наверняка хреновый человек, если судить по первому и последнему часу, что мы провели вместе на нашей планете.

Эштон Ричардс приносит пользы меньше меня. Я хотя бы даю молоко, которое дает вам кальций, а он, в свою очередь, способствует укреплению костей. Очень удручает, что некоторые люди – и, в частности, Эштон – сознательно отказываются от дарованного им высшего уровня интеллекта.

Он может ходить на двух ногах. Выучить иностранный язык. Играть в судоку.

И он даже не умеет различать животных.

Так что нет, я не позволю ему кататься на мне.

Я ему не лошадь, не машина, не женщина и не космический корабль.

На корове ездить нельзя.

Ни за что.

Глава десятая

Наши дни

Мэл

По возвращении домой Ричардс по-прежнему на седьмом небе от кайфа и, похоже, в приподнятом настроении. Он так и норовит все потрогать у меня в доме. Когда Эштон касается моей собственности, возникает ощущение, будто он касается и меня. А я в данный момент не особо хочу чужих прикосновений, если только это не прикосновения Рори.

– Дружище, постой спокойно, ладно? – вздыхаю я.

Он включает радио и начинает танцевать в гостиной, хотя нет ничего радостного в песне Джорджа Майкла о том, как прошлым Рождеством ему разбили сердце. Почему рождественские песни крутят после Рождества – великая тайна, которую вряд ли можно разгадать после праздничной обжираловки.

Рори в ванной чистит зубы и готовится ко сну.

Когда я перевожу взгляд на Ричардса, то вижу, как у барной стойки он пытается прийти в себя с помощью мартини, на ходу добавив маринованное яйцо вместо оливки. Я собираюсь в душ, чтобы прочистить голову и придумать план, что скажу Рори. Я посмеиваюсь себе под нос, потому что притащил ее сюда с одной-единственной целью, а теперь как будто готовлюсь к рождению ребенка за несколько часов до его появления на свет. Все новое, волнующее и другое.

Песня заканчивается и начинается другая.

«Колокольчики Белль», написанная и исполненная Гленом О’Коннеллом.

Нет. Нет. Нет. Рори нельзя ее слышать.

– Выключи, – гаркаю я, хватаю мяч для регби, который сегодня притащил Ричардс («Приятель, этот мяч такой стремный. Я должен его купить»), и крепко его сжимаю, чтобы снять напряжение.

– Почему? Мне нравится эта песня! Этот старик О’Коннелл был артистом одного хита, но какого хита! – Эштон начинает пританцовывать под медленную лирическую мелодию, видимо считая свои движения соблазнительными. На деле же он похож на ковыляющего домой пьянчугу.

Поняв, что на уступки Ричардс не пойдет, я просовываю мяч под мышку и иду к барной стойке, чтобы успеть выключить радио до того, как Рори выйдет из ванной.

– Я сказал: выключи. – Я тянусь к радио, но Ричардс бьет меня