Джейн обращалась с ними еще хуже, чем я с Джошуа. Но на следующее утро я поняла, почему она ворует в магазинах: таким способом она выражала еще большее презрение к родителям и их меркантильности.

Тем не менее, когда ее отец перед нашим отъездом протянул ей пачку банкнот, она взяла их и засунула в карман джинсов.

— Ну, с этим покончено. — Она сплюнула в окно, и мы поехали.

Из Чарльстона Джейн выехала на Саванна-хайвэй, шоссе номер 17, и, когда город остался позади, я впервые увидела «Нидерланды». По обе стороны от дороги волновалась под ветром бурая болотная трава. Среди травяных полей серебряными венами сверкали ручьи. Я опустила стекло и вдохнула воздух, который пах влажными цветами. От этого запаха у меня слегка закружилась голова. Я открыла рюкзак и глотнула тоник.

— Кстати, что это за пойло? — поинтересовалась Джейн.

— Мое лекарство от анемии.

В те дни я лгала не задумываясь. Бутылка уже на три четверти опустела. Я не знала, что буду делать, когда она кончится.

Джейн достала мобильник и позвонила Полу. Я «отключилась» от нее.

Мы проехали указатель «Пчелиная пристань» и сувенирную лавку под названием «Голубая цапля» — эти названия напомнили мне о маме. Я не особенно думала о ней в Эшвилле, но этот пейзаж оживил мечты о ней, заставил меня вообразить ее девочкой, растущей среди заболоченных лугов и горьковато-сладких запахов. Ехала ли она по этой дороге, когда убегала от нас. Видела ли она те же знаки, что и я? Чувствовала ли себя счастливой, возвращаясь домой?

К обеду мы пересекли сапфирово-синюю Саванна-ривер и въехали в центр города.

Джейн отключила телефон.

— Ты голодная?

Ей явно хотелось поскорее отправиться обратно в Эшвилл, к Полу.

— Нет. — Разумеется, я хотела есть, но не фаст-фуд и даже не креветок с овсянкой. — Высади меня где-нибудь.

Она затормозила у перекрестка. Я поблагодарила ее, она отмахнулась.

— «Ленивые маги» будут скучать по тебе, — сказала она. — И Джошуа, не дай бог, еще руки на себя наложит.

— Надеюсь, что нет.

Я знала, что она шутит. Я также знала, что Джошуа может прийти в голову нечто подобное. Но я не думала, что он способен выполнить задуманное.

Мы обе произнесли неубедительное «увидимся».

Я смотрела, как удаляется серый седан, как-то слишком уж быстро, и пожелала ей удачи. Мы не были настоящими подругами, но она дарила меня той дружбой, на которую была способна. За это я была ей благодарна.

В Саванне я научилась становиться невидимой. В первый день я часами бродила по городу, смакуя прохладные зеленые скверы, фонтаны, статуи, церковные колокола. Я запоминала названия улиц и площадей, чтобы не заблудиться, и представляла себе, как изначальный архитектор города старался рассчитать длину улиц между перекрестками, дабы обеспечить передышку от влажной жары. Я хвалила его за великолепную планировку.

Был конец мая, и люди ходили по городу в ситцевых платьях и рубашках с коротким рукавом, с пиджаками в руках. Мой черный брючный костюм выглядел неуместно. Я присела на скамью в сквере под сенью дубов и разглядывала проходящих мимо горожан. Возможно, одна из этих женщин — моя тетя. Но как я ее узнаю? Я могла отличить туристов от местных по тому, как они двигались и на что смотрели. Местные перемещались с непринужденной фамильярностью, томно и неторопливо.

В Саванне я начала задумываться: как вампиры узнают друг друга? Может, существует какой-то тайный жест, кивок или подмигивание или движение ладони, которым он объявляет себя «одним из нас»? Или какой-нибудь инстинкт позволяет немедленно распознать себе подобного? Если я встречу другого вампира, приветит ли он меня или станет избегать?

День клонился к вечеру, я сидела на своей скамейке и наблюдала за тенями. Все, кто проходил мимо, отбрасывали тень. Либо в Саванне, помимо меня, почти не водилось вампиров, либо они все сидели по домам, дожидаясь наступления ночи.

Я совершила паломничество на Колониальное кладбище, но в ворота входить не стала. Вместо этого я искала дом, где некогда жила мама. Думаю, я нашла его: трехэтажное здание красного кирпича с зелеными ставнями и балконами в чугунных перилах. Я уставилась на балкон, выходящий на кладбище, и представила себе отца, сидящего там с женщиной — безликой женщиной. Мамой.

Уже уходя, я взглянула на обложенную кирпичом дорожку возле дома, на узоры, вытесненные на кирпичах. Это оказались не спирали, а концентрические круги, как на мишенях. В конечном счете и папина память небезупречна, а может, виной тому его неспособность воспринимать узоры.

Через несколько кварталов я увидела старую гостиницу с нависающими над улицей коваными железными балконами, и на миг вообразила, как снимаю номер, принимаю ванну, ночую на чистых хрустящих простынях. Но у меня оставалось меньше сотни долларов, и я не знала, удастся ли раздобыть еще.

Я заглянула в окна первого этажа: вестибюль, затем бар и ресторан. В баре спиной к окну сидел высокий мужчина в темном костюме. Он поднял бокал, и в свете свечей содержимое бокала засияло знакомым темно-красным светом. Пикардо.

Внезапно я страшно затосковала по отцу. Сидит ли он сейчас в своем кожаном кресле, поднимая точно такой же бокал для коктейлей? Скучает ли он по мне? Должно быть, волнуется — волнуется больше, чем когда-либо прежде. Или он знает о том, что я делаю? Может ли он читать мои мысли на таком расстоянии? Это соображение меня встревожило. Если он узнает, что я натворила, то станет меня презирать.

В зеркальной стенке бара отражался бокал — но не державший его человек. Словно почувствовав мой взгляд, он обернулся. Я быстро прошла дальше.

Когда я добралась до реки, уже совсем стемнело, У меня болели ноги, а от голода кружилась голова. Я шла среди туристов по Набережной улице, мимо дешевых магазинов и ресторанов, предлагавших сырые устрицы и пиво. Заметив лавку ирландских товаров, я остановилась. Представила, как отец входит туда и выходит с шалью, укутывает ею безликую женщину.

По шее побежали мурашки — ощущение, которого я не испытывала так давно, что не сразу распознала. Затем поняла: кто-то наблюдает за мной. Я озиралась по сторонам, но видела только парочки и семейства, занятые исключительно собой. Я глубоко вдохнула и снова огляделась, уже медленнее. На сей раз мои ощущения сосредоточились на каменной лестнице, затем на первой ступеньке, где, казалось, собирался поднимающийся от реки туман.

«Значит, ты невидим, — подумала я. — Ты тот самый „другой“, который следил за мной дома?»

Я услышала смех, но никто вокруг не смеялся.

Лицо у меня вспыхнуло. «Не смешно!»

И тут, впервые в жизни, я попыталась сделаться невидимой.

Это несложно. Как и при глубокой медитации, суть заключается в сосредоточении: дышишь глубоко и сосредотачиваешься на сознании текущего момента, переживании «здесь и сейчас», а затем отпускаешь это все. Электроны в атомах тела начинают вращаться медленнее, по мере того как ты поглощаешь их тепло. Когда отклоняешь свет, ощущение такое, будто втягиваешь всю энергию в глубину своего существа. Чувство свободы и легкости охватило меня, позже я узнала, что это называется «ки» или «чи», китайское слово, означающее «воздух» или «жизненная сила».