— Вам не понравилось бы, если бы я испачкала вашу постель грязными башмаками, — еле слышно прошептала Уитни, так что Таунсенду пришлось нагнуться, чтобы разобрать ее слова.

Уитни видела, что, как и она, он оказался перед труднейшим выбором. Ледяное презрение или пылкая страсть одержит в нем верх? Предпочтет ли он страдания, позволив победить своим нравственным устоям, или очертя голову кинется в наслаждение, уступив своей страсти?

Он казался ей прекрасным — такой высокий, статный и стройный… И он жаждет ее, бесконечно жаждет! Уитни чувствовала, как он всей душой тянется к ней, но доводы рассудка сдерживают его.

— Я хотела… поговорить с вами.

Она пыталась оставаться спокойной, как будто ее нервов не касались язычки маленьких костров страсти, готовых разрастись во всепоглощающее пламя, как будто она не находилась в его постели полуобнаженной, ожидая, когда он… Уитни поняла, что допустила серьезную тактическую ошибку, повесив штаны рядом с башмаками! Но ей нужно было быть уверенной, что ее появление выглядит убедительным.

— Вы уверены, барышня, что хотите именно этого? — выдохнул Таунсенд, делая еще шаг вперед и чувствуя, что его руки сами собой решительно расстегивают пуговицы кителя. — Именно поговорить?

Уитни кивнула, не отводя взгляда от ловких движений его длинных сильных пальцев, глаза ее становились все огромнее по мере того, как с каждой расстегнутой пуговицей все больше обнажалось его тело. Где же дядюшка Джулиус и дядюшка Баллард? Не так уж долго им добираться сюда!

— Я не хотела, чтобы вы продолжали думать… Не хотела, чтобы вы думали… Я не… хотела… — Она не соображала, что несет, потому что в это время он снял китель и отшвырнул его в сторону. — Я… я никогда не видела вас без кителя. — Эти слова у нее вырвались совершенно непроизвольно, и она отчаянно покраснела, понимая, как это глупо и наивно. Но тут ее растерянный взгляд остановился на его широкой груди, которую облегала только тонкая полотняная рубашка. Уитни не сумела сдержать дрожь. Какой он сильный, какой…

Какая она нежная, думал Таунсенд, угадывая под одеялом округлости ее груди… и чертовски испуганная. Нужно немедленно вышвырнуть ее вон, поднять тревогу, а лучше поскорее сбежать от нее, ибо с каждой минутой ее пребывания возрастала угроза его карьере, репутации, всей его жизни. Она была воплощенным искушением, зеленоглазым орудием пыток. И могла привести его к окончательной утрате чести и к глубочайшему позору! Но он не мог заставить себя двинуться, тем более сбежать. Он ощущал на спине мурашки от дыхания грядущей катастрофы и все равно не в силах был отвести взгляд от ее смутно белеющей кожи, от задорно вздернутого носика.

Когда наконец он обрел способность двигаться, то наклонился и стащил с ног высокие сапоги.

— Что именно вам не хотелось, чтобы я о вас думал, Уиски Дэниелс? — Он выпрямился, и его возбуждение возрастало с каждым шагом, который он делал по направлению к кровати.

Его чувства настолько обострились, что с расстояния шести футов он ощутил ее характерный слабый пряный запах. Вся его кровь прилила к паху, настолько обескровив мозг, что он был не в состоянии рассуждать, не в состоянии противостоять ее искусительному притяжению.

У Уитни стиснуло горло, когда она смотрела, как он медленно и тихо, словно крадучись, приближается к ней. Он уже освободился и от кителя, и от сапог. Во рту у нее пересохло, а губы стали какими-то неповоротливыми и чувствительными, но она почему-то боялась облизнуть их. Когда он занес ногу, чтобы забраться на кровать, сердце у нее подскочило к самому горлу и отчаянно заколотилось.

— Так что же я не должен думать? — спросил он с придыханием, которое выдавало напряжение каждого нерва в его теле.

— Я… я… Не знаю. — Она смотрела, как Таунсенд возвышается над ней, и ее охватила паника. Вспоминая его объятия, она уже почти таяла. — Нет… Я хочу сказать… Я… не хотела, чтобы вы думали, что я что-то имею против вас. Это… ничего личного, майор.

Глядя в блестящие в темноте, огромные глаза Уитни, Таунсенд вдруг ощутил, что в его голову бросился жар и смел последний бастион его знаменитого самообладания. В Гарнере вспыхнуло желание, свободное, восторженное. Все его тело зажглось страстью.

— Ошибаетесь, барышня, — хрипло прошептал он. — Это очень личное. Настолько, насколько вообще возможно. — На этом его способность мыслить иссякла, а всю власть над его существом взяли чувства. К ужасу Уитни, он опустился на кровать и взял ее лицо в ладони. Уитни задохнулась от восторга. Таунсенд заставил ее забыть… обо всем.

— Я имела в виду… Я знаю, между нами… были разногласия…

— Разногласия… Это отлично все определяет, — пробормотал он, — а станет еще труднее. — Он вытянулся во всю длину своего длинного сильного тела, отчего выразительная выпуклость между его бедер стала очень заметной.

— О, майор… — Уитни находилась уже в состоянии крайней паники.

— Гарнер, — поправил он ее, наклонившись ближе, так что их дыхание смешивалось. — Зовите меня Гарнер. — Это было нежное приглашение, которое проникло в нее с воздухом, которым она дышала.

— Гарнер, — попробовала произнести Уитни, и при последнем «р» Таунсенд быстро коснулся языком ее чувствительных губ. Огонь пронесся по ее щекам и распространился на шею. — Гарнер, — еще раз пробормотала она. И снова была вознаграждена бархатным прикосновением. — Гарнер… — Она беззастенчиво просила его повторить ласку. — Гарнер… Гарнер… — И каждый раз его язык задерживался у нее на губах чуть дольше, проникая чуть глубже. Это была завораживающая интимная игра, которая казалась такой же естественной, как дыхание, и столь же серьезной, сколь сладостной.

Склонив голову и подняв к Таунсенду лицо, Уитни ждала его поцелуя, но он медлил. Тогда она открыла глаза и в темноте вгляделась в него. Веки у него были опущены, и она ощутила у себя на лице его дыхание, когда он заговорил:

— Чем это пахнет… от вашего дыхания?

— Чайной ягодой, — прошептала Уитни, касаясь его губ, чувствуя, как он с наслаждением вдыхает этот запах. Это было так интимно, так восхитительно, что по телу Уитни пробежала дрожь радости.

— Удивительный запах… опьяняющий. Повторите-ка, как она называется.

— Чайная ягода.

Таунсенд глубоко вдыхал ее дыхание, наполняя им голову, легкие и даже свое сердце.

— Он похож на вас, этот запах. Вы тоже опьяняющая, Уиски.

— Уитни, — поправила она его и потерлась о его нос кончиком своего.

— Уитни, — послушно повторил Таунсенд, передавая ей руководство игрой и, в свою очередь, упиваясь щедрым вознаграждением. От прикосновений ее шелковистого язычка его пронизывали волны дрожи, и он нежно сжал ее лицо в ладонях. — Уитни, — повторил он, требуя награды за свое послушание. И снова и снова: — Уитни… Уитни…

Игра кончилась тем, чем и должна была закончиться: их губы слились в страстном поцелуе, а языки нежно касались друг друга. Уитни пронизывала дрожь восторга. Она не наслаждалась бы так пылко, если бы у нее в голове не маячило сознание чего-то необходимого. Но она никак не могла вспомнить, что это такое. Его нежные поцелуи смели всю ее осторожность, все благоразумие, всю ее легендарную хитрость. И когда он застонал и со всей силой прижал ее к себе, она совсем перестала рассуждать. Руки ее скользнули по его спине и погладили выступающие мускулы на спине майора.