– Тебе и Мариссе сейчас надо бы думать только о Глэдис. Извини, что завела сегодня утром этот разговор – следовало отложить расспросы до более удобного случая.

– Извиняться не за что, – ответил Райан. – И, знаешь, иной раз самые неожиданные вещи происходят как раз вовремя. Хотя я до сих пор опомниться не могу от удивления. Когда мы достали у Буббы из груди красное сердечко… Этот мишка у Мариссы уже много лет – и все эти годы носил в себе сердце, сшитое твоими руками! Просто невероятно!

В глазах защипали слезы. Я перекатилась на бок и прижала телефон к щеке.

– Безумие какое-то, правда? – спросила я, и, несмотря на все усилия, голос дрожал.

– Как бы там ни было и чем бы ни обернулось, я благодарен жизни за все. И Марисса тоже. Мы с ней говорили об этом сегодня по дороге из больницы. О том, что Глэдис прожила долгую и интересную жизнь. Трудную, порой трагичную, но и счастливую. Наш долг перед ней – помнить об этом и радоваться за нее. И благодарить судьбу за то, как долго она была с нами.

– Ты прав! – проговорила я. – Она удивительная женщина.

Немного помолчав, он спросил:

– А ты не изменишь свое мнение, если выяснится, что Мариссу удочерили? Не почувствуешь отвращения к семье, купившей ребенка на черном рынке?

– Мы ведь еще не знаем, так ли это, – ответила я. – Сегодня я разговаривала с отцом. И прямо спросила, не отдал ли он мою дочь на удочерение.

– А он?

– Ну, для начала поведал, что наркоторговца, который мне угрожал, еще десять месяцев назад арестовали и приговорили к тридцати годам тюрьмы. Представляешь? Оказывается, еще летом я спокойно могла вернуться домой! Отец оставил мне сообщение на автоответчике, но, видимо, звонил на старый номер – я его не получила. А он не позаботился проверить, даже не перезвонил! Хорош папаша, верно?

– Кейт, мне очень жаль. В смысле, жаль, что у тебя такой отец. А то, что этот бандит в тюрьме и тебе больше ничего не угрожает – отличная новость!

– Конечно.

Я прикрыла глаза и слушала дыхание Райана в трубке, словно прекрасную музыку. Рядом с этим человеком я ничего не боялась.

– Так что же насчет ребенка? Что сказал отец об удочерении?

Я вздохнула.

– Разумеется, все отрицал. А это с равной вероятностью может означать, что он скрывает правду или что я сошла с ума и все это плод моей больной фантазии.

– Нет, ты не сумасшедшая! – твердо ответил Райан. – Ты просто сделала логичный вывод из того, что Мариссе сейчас ровно двадцать лет и у нее твой Бубба.

– Но у нее день рождения на месяц раньше.

– Если удочерение было нелегальным, в документах могли изменить дату ее рождения и другие данные, чтобы запутать следы.

Я перекатилась на спину и устремила взор в потолок.

– А как ты сам считаешь? Это может быть правдой?

Он вздохнул.

– Признаюсь, порой меня посещала мысль, что у вас с Мариссой во внешности есть что-то общее. На мать она совсем не похожа – Абигейл была голубоглазой блондинкой, а Марисса темненькая. До сих пор я думал, что она просто пошла в отца, а ее отца я никогда не видел, кроме как на фотографиях… – Райан немного помолчал. – Анализ ДНК даст нам точный ответ. Я уже позвонил и заказал тестирование. Завтра с утра вам с Мариссой нужно приехать в клинику. Возьмем у вас обеих кровь и отправим образцы в лабораторию. Результат будет готов через несколько дней.

Я глубоко вздохнула:

– Чудеса современной медицины…

– Еще бы! – откликнулся он. – Послушай, как ты там одна? Может, мне к тебе приехать? Или, хочешь, приезжай к нам.

Я немного подумала над его предложением.

– Не знаю, стоит ли мне сейчас лезть на глаза Мариссе. Я ведь буквально выбиваю почву у нее из-под ног: вдруг оказывается, что любимая мама всю жизнь скрывала правду…

– О Мариссе не беспокойся, – ответил Райан. – У нее светлая голова и доброе сердце. – Помолчав, он добавил: – Впрочем, она в это не верит. Она сама мне так сказала. Готова пройти тест, чтобы тебя успокоить, потому что понимает, что тебе нужно знать точно. Но не верит, что может оказаться твоей дочерью.

– А во что веришь ты? – спросила я.

Поколебавшись, он ответил:

– После сегодняшнего утра, когда мы нашли сердечко Буббы – верю, что возможно все.

На следующее утро я встретилась с Райаном и Мариссой в клинике. Анализы мы сдали за пятнадцать минут. Все было так просто, даже буднично, что в какой-то момент мне захотелось воскликнуть: «Подождите, помедленнее, это же важное дело!» Однако не успела я сказать и слова, как все закончилось: образцы крови были запечатаны и отданы курьеру.

– Не хочешь съездить с нами в больницу к бабуле? – спросила Марисса. Я не сразу сосредоточилась и поняла, о чем она говорит. – У Райана сейчас пациенты, но он нас отвезет.

– Возьмем лучше мою машину, – предложила я. Мне хотелось поговорить с ней наедине, обсудить все произошедшее.

– Райан сказал, ты отлично держишься, – заметила я, когда мы выехали со стоянки на дорогу.

– То же самое он мне говорит о тебе, – ответила Марисса, и я уловила в ее тоне нотку враждебности.

Я включила поворотник и свернула налево, на шоссе номер три.

– Мне очень жаль, – проговорила я. – Понимаю, время для подобных открытий самое неудачное. Хотела бы я, чтобы все это выяснилось иначе.

Я чувствовала, что она сверлит меня взглядом, но упорно не отрывала глаз от заснеженной дороги.

– Ты на меня сердишься? – спросила я наконец.

– Нет. Просто смотрю на тебя и сравниваю с мамой. У вас обеих пухлые губы, носы тоже похожи. Пытаюсь понять, на кого я больше похожа – на нее или на тебя.

– И что же?.. – спросила я, завороженная этой мыслью. Притормозив, я осмелилась взглянуть на Мариссу.

Теперь она смотрела только вперед.

– Думаю, гораздо больше я похожа на нее.

Позже, когда мы сидели у кровати Глэдис, Марисса подняла на меня глаза.

– Прости за то, что я сказала тогда, в машине. Это было жестоко.

– Не нужно извиняться, – ответила я.

Пристально и серьезно она вглядывалась мне в лицо.

– Но тебе сейчас должно быть очень тяжело. Какой это ужас – узнать, что твоего ребенка, быть может, у тебя украли, что он вырос где-то у чужих людей, не зная матери!

«Тяжело»? «Ужас»? Могут ли стертые, бесцветные слова описать то, что сотворила давняя катастрофа с моей жизнью? Одинокая, бездетная, вдова наркомана, так или иначе потерявшая всех, кого любила, – так ли я представляла свое будущее в шестнадцать лет?