Поначалу Миша тешит себя надеждой, что это не Айди. Во Франкфурте проживает несколько десятков Вернеров Лоденбахов, в земле Гессен таких наберется около тысячи. Вероятность того, что в поле зрения следствия попал именно ее Айди, невелика.

Один к пятидесяти или даже – ста.

И, тем не менее, пульс Миши начинает работать с перебоями: пятьдесят ударов в минуту, сто ударов в минуту и снова – пятьдесят. А ведь ей казалось, что, оплакав Ящерицу, она позабыла его навсегда. И вот теперь он поднимается со дна Кильской бухты, облепленный ракушками и тиной детских воспоминаний.

Но все эти неясные муки – ничто по сравнению с реальностью. Той самой, в которой появляется вызванный по повестке Вернер Лоденбах. Одного взгляда достаточно, чтобы понять: это Айди, когда-то уволенный из друзей за предательство. За прошедшие полтора десятка лет он стал еще красивее… Нет, не так. Он – нестерпимо красив.

Хорошо сложен и безупречно одет. От него исходит запах больших денег, потратить которые не удастся и за пятьдесят лет. Больше всего Айди смахивает на топ-менеджера транснациональной корпорации, стоящего перед выбором: заработать еще пару десятков миллионов или – наконец-то плюнуть на все, заняться дауншифтингом и прожить жизнь, курсируя на маленьком почтовом самолете между островами архипелага Бисмарка. В пользу версии о почтовом самолете говорит легкая небритость и верхние пуговицы дорогой рубашки, небрежно расстегнутые.

Оба они не готовы к этой встрече, но Миша не готова больше.

Щеки и лоб комиссара полиции горят, и она примерно представляет, как выглядит со стороны: три неровных красных пятна на лбу и на щеках; виски, усеянные мелкими каплями пота, крепко сжатые губы. Миша просто обязана отреагировать на появление Айди в ее рабочем закутке. Представиться, предложить сесть, соблюсти необходимые формальности. Но вместо этого она перебирает бумаги на столе, и руки ее предательски дрожат.

– Я веду дело Готфрида Шолля, – собравшись с силами, произносит она. – Это имя о чем-то вам говорит?

– Допустим.

Голос Айди так же бесстрастен, как и его лицо. Невозможно понять, узнал он ее или нет.

– Готфрид Шолль был убит несколько дней назад.

– Я не знал об этом.

– Он был вашим другом?

– Нет.

– Что вас связывало?

– Ничего. Это было необязательное знакомство. Как говорится – шапочное.

– Настолько необязательное, что он внес вас в записную книжку?

– Он звонил мне пару раз. Хотел посмотреть квартиру, которую я продаю.

– Вы – агент по продаже недвижимости?

– Нет. Я работаю в фармацевтической компании. А с Готфридом мы познакомились в гольф-клубе «Парагон». Он как раз подыскивал себе новое жилье, и моя квартира вроде бы подходила ему. Пентхаус, прекрасный вид на Майн и набережные…

– Вы знали, чем занимается Шолль?

– Мы просто играли в гольф.

– Как часто?

– Нечасто. Учитывая, что он возник на горизонте пару месяцев назад… Мы виделись трижды. Вы не представились.

– Что?

– Вы не представились.

Миша чувствует себя маленьким почтовым самолетом, попавшим в шторм. Где-то за иллюминаторами сверкают молнии, корпус содрогается, еще секунда, – и самолетик рухнет вниз, влекомый стихией.

– Меня зовут Миша Нойманн. Комиссар полиции Миша Нойманн.

Пауза длится целую вечность, а к свалившемуся в штопор самолету неумолимо приближается твердая, как бетонная плита, поверхность океана.

– Значит, все получилось так, как ты хотела?

Только бы не разбиться! Не вляпаться в Айди-Ящерицу, как она вляпалась когда-то в детстве.

– О чем вы?

– Обо всем этом, – Айди обводит глазами заваленный папками стол комиссара полиции Нойманн и фотографии с мест преступления, развешанные на стене. – Мечта сбылась?

– Давайте вернемся к Готфриду Шоллю, господин Лоденбах.

– Да брось ты! Как же я рад, черт возьми!

Ящерица готов сорваться со стула и заключить Мишу в объятья, но она мгновенно пресекает эти попытки. Афишировать знакомство со свидетелем не входит в планы полицейского комиссара: ее товарищи – те еще сплетники, и лишний раз быть засвеченной в вечерних разговорах за кружкой пива ей вовсе не улыбается.

– Я часто вспоминал тебя, Миша…

– Мы здесь не для того, чтобы предаваться воспоминаниям.

– Я искал тебя.

– Странно. Я никуда не уезжала из Франкфурта и живу там же, где и пятнадцать лет назад, – она все-таки позволила втянуть себя в диалог.

– И каждый вечер покупаешь китайскую лапшу в магазинчике на углу. Я искал тебя, но это не означает, что я тебя не нашел.

– Ты… Ты следил за мной? – Миша потрясена.

– Нет. У нас, безнадежно штатских людей, это совсем по-другому называется.

– Как давно ты за мной следишь?

– Я не делал этого специально, поверь. Всего лишь видел тебя несколько раз… У магазина, с этой дурацкой лапшой.

– Она не дурацкая.

– Прости.

– Значит, ты вспоминал меня?

– Чаще, чем мне хотелось бы, – Айди совершенно серьезен, от улыбки на лице не осталось и следа. – Мне кажется, что-то важное ушло из жизни вместе с тобой. Что-то очень важное.

Не здесь. Он не должен говорить этого здесь, в казенном и неприкаянном месте, среди тесно придвинутых друг к другу столов, телефонов и сейфов. Нужно остановить его, немедленно.

– Мы были детьми. А теперь – выросли. Все изменилось, Вернер.

– Когда-то ты звала меня Айди.

– Ты сам попросил не называть тебя так.

– Ты ничего не забыла.

– Забыла. Хотя это стоило определенных усилий.

– Я очень виноват перед тобой, Миша.

– Не стоит ворошить прошлое.

– И я хотел бы все объяснить.

– Нечего тут объяснять.

– Мы могли бы увидеться? В неформальной обстановке?

– Боюсь, что это невозможно. Нерабочие контакты с подозреваемыми…

– Разве меня в чем-то подозревают? – Айди удивленно вскидывает бровь.

– Я сказала – «подозреваемый»? Прости. Пока ты только свидетель.

– Я сообщил тебе все, что знал. Но если ты интересуешься моим мнением о Готфриде Шолле…

– Меня интересуют факты.

– …он был не очень приятным человеком. С двойным дном. Может быть, даже с тройным.

– А поподробнее?

– Подробности можно получить… к примеру, сегодня вечером. Если ты не занята.