Раненый и злой мир больше не даровал человеку никаких благ, их приходилось вырывать когтями и зубами. Мне вдруг стало жаль деревья и зверей, которые умерли, когда упали бомбы. Их не должны были сбросить на нашу землю. Ошибка в навигации или еще какой просчет, так говорили старики, – бомбы полетели не туда. Они предназначались городам на далеком юге, которые и так были уже почти разрушены. Эти бомбы должны были убивать людей, а не природу. Они наполнили небо дымом и ядом, яростными и смертоносными бурями. Старики говорили, что вода перестала течь, и все огни погасли. Остались лишь обугленные камни да пепел сгоревших деревьев. Природа, наверное, думает, что люди такое заслужили, и если честно, я с ней согласна. Это искалеченная земля когда-то была бесценной, живой и дышащей, а на нее наступили мимоходом, как на муравейник. Когда я смотрела, во что она превратилась, у меня сердце разрывалось.

На берегах Муссы деревья совсем другие – прямые и высокие, они тянутся к синему небу. А здесь, на скудной и твердой почве, деревья низкие и скрюченные, с темной листвой. Уже наступила весна, но я нигде не видела сочной молодой зелени. Над горами, низкими равнинами и искореженной землей завывал ветер, и в его голосе звучала боль.

Так вот почему те, кто шел за золотом, были дураками. Они сбивались с пути сразу после того, как доставали компас и делали первый шаг. Когда я подумала о родителях, в груди начал расти холодный ком. Они шли на север, думая: «Там золота на миллионы, и в воздухе чувствуется лихорадочное волнение. Мы вернемся богатыми, как царь Мидас. Передай моей девочке, что я ее люблю». Неужели они такие же глупцы, как и остальные?

– Эй, ты в порядке? – Пенелопа стояла рядом, а Волк свернулся у моих ног. Сколько времени я уже тут торчу?

– Не знаю, что делать, – сказала я. – Эта земля не любит людей.

– Халвестон вон там, – показала Пенелопа. – Его еще называют «Воротам к богатству».

У подножия горы расположился город – я таких огромных в жизни не видела. К нему вела одна большая дорога, а от него расходилось штук десять маленьких. Словно одуванчик – на одном стебле сотни маленьких пушинок, торчащих во все стороны. Значит, Север здесь и заканчивается, потому что дальше даже дороги нормальной не сыскать. Я словно дошла до края мира.

Халвестон располагался в высохшем устье реки – между гор осталась темная расщелина. Наверное, во время Большой Глупости бомбы выжгли всю долину и высушили реку. Земля была усеяна прогнившими серыми пнями. Из этих деревьев построили Халвестон, и он все продолжал расти, расползаясь, словно кровь по снегу. Скоро станет такой же большой, как Кувер-Сити. Я хотела ненавидеть этот город – и не могла. Чувствовала, что по его улицам бродили мои родители. Мама покупала здесь картошку и платья, а отец торговался, чтобы продать подороже ведро с золотом.

Еще полдня вниз по склону, и я буду совсем рядом с ними. Я смотрела на огромные здания и пыталась отгадать, в каком они живут. Кровь начала бурлить, словно кастрюля жаркого на медленном огне. Родители дико обрадуются, когда увидят меня, скажут, как ждали и верили, что я их найду, а я расскажу им все мои истории. О буре и летающем столе, о сумасшедшем преподобном, об отравленном озере и о том, как я плавала на корабле в каюте первого класса. Только о Крегаре и Лайон я им не скажу ни слова. Никогда.

Мы будем разговаривать до утра. И все, что мне нужно, отвести Пенелопу в контору, где выдают разрешения.

Тут она почувствовала мое волнение и решила все испортить. Ее колени подогнулись, она начала трястись и корчиться, изо рта полетели брызги белой пены.

Я держала ее крепко-крепко, чтобы она голову о камни не разбила. Волк прижимал уши и тихо порыкивал, но не рассерженно, а тревожно и подозрительно.

Я такое уже видела много лет назад и понимала, что дело плохо. У одного парня в Риджуэе тоже были припадки. Они длились часами, а когда он приходил в себя, то каждый раз терял кусочек разума. Его папа с мамой работали в поле. Когда у него случался припадок, коровы начинали мычать, и родители быстро бежали домой. Так повторялось снова и снова, но однажды коровы не замычали. Парень лежал на полу. Он был жив, однако ничего не соображал. Поговаривали, что отец отвел его в лес, чтобы там его медведи съели, потому что у семьи не было денег за ним ухаживать. Понятное дело, я не хотела, чтобы Пенелопа потеряла разум. Мне нужны ее буквы. Нужна она сама. Я прижимала ее к себе, не давая размахивать руками и биться головой о камни.

Наконец, она утихла. Совсем. Мое сердце бешено заколотилось. Она не могла умереть. Мы же так близко, мы столько прошли!..

– Пенелопа, даже не думай, – прошептала я ей в ухо. – Ты меня вот так не бросишь!

Я услышала ее дыхание. Почувствовала пульс на ее шее.

Я сидела, держа на коленях больную девушку, а за нами наблюдал свирепый дикий волк. Вот такая у нас странная семейка. Волк засеменил вниз по склону, обернулся и тявкнул, словно говоря: если хочешь, чтобы приблуда выжила, то пора в путь. Потом он понесся прочь, размахивая хвостом.

Пенелопа так и не пришла в себя.

Волк вернулся и вновь тявкнул, теперь погромче. Он смотрел на меня, не отрывая глаз, но от беспокойства за Пенелопу я плохо соображала. По щекам потекли слезы. И тут я разозлилась. Она, видите ли, залезла мне в душу, заставила о себе заботиться, а теперь умирает!

Волк взялся зубами за рюкзак и дернул. Я знала, чего он хочет, знала его мысли так же хорошо, как свои. Мы должны добраться до Халвестона. В большом городе точно есть врач.

– Я не смогу нести все сразу, – сказала я. – Надо и тебе потрудиться.

Наплевав на сломанные ребра и боль во всем теле, я взвалила Пенелопу на себя. Она весила меньше, чем годовалый олененок.

– Бери наши вещи, – велела я Волку, кивнув на рюкзак.

По-моему, он сузил глаза. Потом очень медленно взялся зубами за лямку, показывая, что делает это только потому, что у меня груз тяжелее, и глухо зарычал.

– Не ной, – сказала я. – У тебя все кости целы.

Он полунес, полутащил сумку и всю дорогу ворчал, как капризный ребенок, которого заставили лущить орехи.

– Не думала, что ты такой ворчун.

Волк рыкнул погромче, и я засмеялась, однако в груди понемногу начала расти тревога. С Пенелопой он не разговаривал, а инстинкты у волков поострее осколков кварца. Вообще-то, немудрено: в ее истории про папу смысла ни на грош.

На полдороге к подножию горы волк вдруг резко свернул в лес. Я заорала ему вслед, но он даже не обернулся. Я обозвала его ворюгой и сукиным сыном и крикнула, чтобы рюкзак отдал. Только начхать ему было на мои вопли.

Не пойти за ним – потерять вещи… Как я ругалась! Я буквально с ног падала, а тут надо по лесу блуждать!..

Зря я его проклинала. Мне этого зверя небеса послали. Когда я его обнаружила, он сидел на крыльце маленькой охотничьей хижины. Такие рассыпаны по всем лесам; в них охотники, трапперы и всякие заблудившиеся придурки, вроде нас, могут найти приют. Обычно там есть печка, дрова и кровать, а если повезет – еще и еда.