Мне важно оставаться разным, только это спасает от самого себя. И еще я привык жить среди умных людей. Работая на Кремль, я параллельно развертывал независимые от власти проекты, например Русский институт. Из моих изданий «Пушкин» и «Интеллектуальный форум» о провластном ангажементе вообще трудно догадаться.

И. К.: А как эта другая среда функционировала?

Г. П.: В обществе, в прессе, в культурных кругах я был как дома. Будучи одним из них, я, вероятно, преувеличил мощность либерального слоя и, строя бесконтрольную медиамашину, проглядел в ней риск орудия гегемонии. Российские СМИ мне всегда казались позорно зависимыми от власти и манипулируемыми, об этом я твердил все 1990-е годы. Что за беда, если внутри их сети зависимостей мы выстроим особую сеть поддержки Кремля, по тем же принципам управления повесткой, как практикует НТВ? Мой вечный друг Игрунов, став вторым человеком у Явлинского, в те же годы строил партию «Яблоко». Мы с ним часто спорили, и я говорил: «Иди и построй контркремлевскую машину вашим – кто мешает?» Я отвергал либеральную пассивность, зато диссидентски преувеличивал силу интеллигенции. Трудно поверить, но безальтернативными мне тогда виделись либералы, а не Кремль.

Медиаполитика представлялась нейтральным скальпелем либерального Кремля. Раз нет репрессивного аппарата и нет сильного государства, думал я, то и угрозы нет! Усиливая такую власть, мы уравновешиваем государство. Не будет внутренней вражды, раскола и чисток – всего, чего боялись диссиденты 1970-х. Мы мешаем оппозиции выкрикнуть все, что она хочет? Да, но избегаем гражданских расколов, сохраняя влияние интеллигентов на курс Кремля. Меритократам Движения в 1970-е годы это показалось бы отличной программой! Вот почему я так безоглядно делал ставку на бесхребетно гибкую власть. И в ее самовозрастании пропустил точку невозврата.

VII

Украинизация родины. Конец игры

Путин исходит из неизменности природы людей, ее непоправимой порочности. ◆ Народу нужна идеология – им, а не нам. ◆ Отказался Путин от мысли о европейском выборе России? Нет, но теперь он его видит иначе. Никуда Европа от нас не денется. Это для Европы русский выбор неизбежен, а не европейский для России. Европа вернется! ◆ Идеал Путина – привычная Россия, а не новая. ◆ Путин в осенние дни 2011 года отошел в сторону, не мешая другу топить себя. ◆ Массовые митинги привнесли в кампанию Путина драгоценный мотив врага. Теперь у народа-избирателя Путина был «враг-либерал», который себя выдал, выйдя на улицу. ◆ Москва, в соответствии со всей доктриной постсоветского легитимизма, поддерживала кандидата от действующей власти. Благодаря чему Кучма навязал нам Януковича. ◆ После Беслана рейтинг Путина на Украине упал, его обаяние пошатнулось, и кампания Януковича просела. ◆ Межрегиональная ненависть на Украине так сильна, что я уже тогда определял ее как «встречную расизацию». ◆ Унитарная Украина с идеальной вертикалью национальной власти на каждых выборах рассыпалась в пазл, который заново складывали. ◆ «Управляемая демократия» Путина висела в пустоте, над деполитизированным и деидеологизированным обществом. Она не смела требовать верности. ◆ Новая американская доктрина обещала поддержку «цветным» революциям, но после Ирака поддержка Буша понималась как военная поддержка. Что если мы следующие? ◆ С весны 2005 года закипела работа по новому антиреволюционному проекту. Он теперь известен как «суверенная демократия». Косноязычную кальку sovereign democracy мы позаимствовали из западного дискурса. Термин нес камуфляжную функцию. ◆ Майдан еще не победил, а государства не стало. Оно испарилось до того, как Янукович бежал. ◆ Не создавшие полноценных наций, Украина и РФ искали легитимности в гибридной войне.

И. К.: Ты стал моделью успеха для нового поколения интеллектуалов?

Г. П.: В начале нулевых да, я был иконой стиля. От меня ждали перспектив для молодой элиты, считали то Клаузевицем, то Джеймсом Бондом нового режима. Ставку на меня делали разные люди, их пути затем далеко разошлись. Мне симпатизировали Борис Немцов и генеральный прокурор Устинов. На Гражданском форуме 2001 года я выступал с анархо-либеральной концепцией суверенитета личности – бедный Путин вынужден был это выслушивать, сидя рядом. Потом все прошло. С арестом Ходорковского и уходом Волошина из Кремля я целиком сосредотачиваюсь на Путине как единоличном воплощении государства. Он для меня теперь princeps, первый гражданин России.

И. К.: Ты рассказал, как вы в 2000-е думали, что надо построить власть. Теперь власть институционально построена, но чтоб появилось государство, надо строить народ. И Путин увидел возможность построить народ, как он его понимает. Народ, готовый умереть за Родину. С этой точки зрения последний взлет путинизма для меня самый интересный. Появился Крым, появилось крымское подавляющее большинство. Оно уже не метафора – Крым его превратил в реальность. Неидеологическая власть становится идеологической, появляется новое истеричное телевидение. Как все это произошло? Как «оккупай Абай» превратился в «оккупай Крым»? Как ты теперь смотрел на будущее?

Г. П.: Хоть Путин довольно бесчувственный человек, у него бывают сентиментальные чувства к народу. Не исключаю, что на митинге победителей после выборов 2012 года слезы его были настоящими. Но как он видит человеческое существование? Путин исходит из неизменности природы людей и ее непоправимой порочности. Неудача с тандемом и быт друзей-клептократов слились тут в общий вывод. Он разочарован в команде верных товарищей, я думаю, не меньше старца Пилсудского. Каждый день на его столе сводки ФСБ, Росфинмониторинга и других спецслужб – о чем они? Все о коррупции и пороках верхов, их интригах и пустой болтовне.

По Путину, будущее надо очистить от «лишних» элементов. Он считает, что в Советском Союзе, а затем в России было слишком уж много лишнего. Глядя на свои прошлые семнадцать лет, Путин мог сказать: многие вещи казались неприкосновенными, а когда их убрали, ничего не стряслось. Были якобы всесильные олигархи, казалось, с ними надо договариваться. Сам он, будучи секретарем Совета безопасности, ездил к Березовскому с букетом роз… Но оказалось, договариваться с ними незачем. Были партии, столько сил и волнений потрачено на стабильную «полуторапартийную» систему. Он лично уговаривал Зюганова перекраситься в «социал-демократа», чтоб выстроить полный спектр многопартийности – а зачем вообще ее строить? Какие-то партии в Думе есть, и довольно.

Или идеология. Путин часто возвращается к ней, говоря: в Советском Союзе была идеология, она была лишней – нам, профессионалам, это только мешало работать. Народу нужна идеология – им, а не нам. «Какой народ, такие песенки» – приговаривал о советском гимне, вмонтированном им же в геральдику России.

Отказался ли Путин от мысли о европейском выборе России? Нет, но теперь он его видит иначе. Он считает, что никуда Европа от нас не денется. Это для Европы русский выбор неизбежен, а не европейский для России. Европа вернется! Сейчас такого представить нельзя? Ничего, дождемся. Ему свойственна тактика выигрышного выжидания. Отсюда его желание затягивать паузы, при этом не допуская, чтобы Запад объединился против России. Однажды на Западе поймут, что с нами пора договариваться, и тогда санкции рухнут сами собой.

Реальна для Путина идея элиты, вообще мысль