Соседка тоже перестала целовать. И растерянно замерла. Кажется, тоже всхлипнула. Нужно было теперь утереть глаза, чтобы было похоже на то, что он правда плакал, но пока он не мог – член никак не опускался, и тонкие летние штаны его сразу же выдали бы.

Наконец, послышалась приближающаяся сирена «Скорой», и он смог сосредоточиться – выглядеть подавленным и убитым горем. Так. Не отвечать на вопросы сразу. Через пару секунд. Шататься. Может, даже всплакнуть.

Вадим ждал, что его повезут в милицию, будут расспрашивать, направляя в лицо луч от лампы, запишут все и еще раз переспросят, чтобы сравнить с показаниями соседки. Лишь бы не детектор лжи, со всем остальным он справится. Но забрали только труп, расспросили соседку, и врач из «Скорой», решивший, что Вадим ее настоящий сын, пощупал ему пульс и дал успокоительное. От спиртового раствора захотелось спать, и, войдя в дом, Вадим рухнул на постель. Перед глазами проплывали губы соседки, бедра мачехи и капающая с листьев и стеблей краска, оседающая на земле круглыми каплями.

Когда он проснулся, был уже вечер. Отца дома не было, и, как он отреагировал на труп, Вадим не знал – соседка сказала, что отец прямо с работы поехал в морг.

Вадим сидел на кухне и боялся, что все как-нибудь раскрылось и отец с порога набросится на него и побьет. Или, что хуже, посмотрит на него презрительно, как она смотрела. Но отец разулся, кивнул ему и, как обычно, походя, погладил по голове. Он был явно расстроен, но ничего, со временем забудет. И вправду забыл, а может, и нет. Теперь не узнать, он умер почти сразу же после нее.

Вернулся Вадим с работы совершенно спокойным. Осознание того, что он может убить девочку в любой момент, когда пожелает, и для этого даже делать ничего не нужно, просто перестать ее кормить и все, вернуло ему то чувство контроля, которое он чуть было не утратил, когда девочка начала вести себя не по плану.

Маску он надевать не стал, она все равно его уже узнала – незачем теперь. Откинул люк и подождал. Пусть говорит сама. Начнет кричать, захлопнет крышку, да и всё.

– Вадим, выпусти меня, пожалуйста, я очень тебя прошу, я больше не могу тут, мне холодно, я хочу есть, я…

Вадим бросил ей банан и сходил за еще одним одеялом.

– Вадим, ну ответь мне, почему я тут? Зачем меня тут держат, а? Мне очень страшно, Вадим…

– Ты тут, потому что ты мне нужна, – ответил Вадим и сбросил одеяло.

– Это ты меня украл, что ли? – изумилась девочка и немного помолчала. – Кто тебя попросил? Катя? Катя хочет забрать меня отсюда?

Вадим пожал плечами.

– Вадим, где мы? Мы в церкви?

– В какой еще церкви? Почему?

– Не знаю, чтобы я отмолила все грехи и очистилась, я думала, что…

– Нет, мы не в церкви, мы в секретном месте. Но это хорошо, что ты очистилась, это пригодится.

– Вадим, да перестань ты говорить загадками, ну пожалуйста, объясни мне все нормально, мне же страшно тут сидеть столько времени, как ты не понимаешь! – Девочка всхлипнула.

– Я сказал тебе: ты здесь потому, что ты мне нужна.

– Зачем? Что со мной сделают? Меня на органы продадут?

– Нет. Я не знаю, как продают на органы. Давай я спущу крюк, прицепи помойное ведро, я вылью.

Вадим поднялся; разговор начал его утомлять. Он спустил веревку, на всякий случай накрепко привязав ее к ручке входной двери, – девочка могла ее как-нибудь оторвать и потом повеситься ему назло.

Нина прицепила ведро.

– Вадим, я очень хочу есть. Правда, дай мне еды.

– Я же кормлю тебя.

– Это очень мало, дай мне нормальную еду, хотя бы хлеба…

Вадим сделал несколько бутербродов, уложил их в пакетик и сбросил вниз. Спустил ведро и закрыл люк. Девочка кричала снизу, чтобы он не уходил и поговорил с ней, но Вадим решил, что на сегодня хватит. Он и так слишком много сказал.

18:29. Нина

Плакать больше не хотелось. Нина поела и почему-то почувствовала внутри странную силу. Она совершенно одна, искать ее не будут, никто ее не спасет. Только Нина и Вадим. А потому нужно действовать осторожно, нужно делать все, что он говорит, и не перечить. Нужно изобразить, что она глупая и послушная, тогда, возможно, он ее пощадит. Нина больше не скучала по Катьке, не думала про маму или Анелю. Хотелось только одного: выжить и выбраться отсюда. Это все упрощало. Надо просто обхитрить Вадима, уговорить ее отпустить. Как его можно обхитрить, было неясно, потому что непонятно, зачем она ему. А если он маньяк, то мысли в его голове могли складываться совершенно причудливым, только ему известным образом. Но пока он будет думать, что Нина хорошая и послушная, у нее есть шанс. Иначе смерть. Умирать не хотелось. Не потому что Нина боялась распухнуть, как Даниэль, просто не хотелось, и всё. Нина вспомнила, что в детстве много думала о смерти и уже тогда не хотела умирать.

Они собирались ехать на дачу, и Нина, которая оделась раньше всех, вышла во двор, чтобы ждать было не так скучно. Мама и Катька в этот раз копались особенно долго – успела остыть банка с теплым супом, которую Нина держала в руках, чтобы крышка не раскрылась и не запачкала тканевую авоську, сшитую когда-то тетей Светой. Потом мама крикнула с балкона, чтобы Нина зашла. Оказалось, что тетя Света зашла к ним и попросила помочь с похоронами. Мама поставила суп в холодильник, взяла сумочку – и они поехали в загс, оформлять похоронное свидетельство. Это было очень странно, что свидетельство о смерти выдают там же, где женят. Катька с ними не поехала. Мама сказала, что ей нужно побыть с тетей Светой.

Все это было странно и непонятно, и было, с одной стороны, очень жалко, что дядя Ваня умер, и тете Свете теперь плохо, но, с другой стороны, очень интересно. Выходило, что следом умрет тетя Света, потом их дети, потом внуки – как звено в цепи, которое затягивается в пропасть. И сыновья их подвинулись к смерти, и внуки тоже – у них побольше времени, чем у сыновей, но и они растут и с каждой секундой немножко умирают.

На похоронах было неуютно. Отмечали в доме среднего сына. Все были пьяные и плакали. Только тетя Света сидела на высокой кровати и смотрела в одну точку. Когда к ней кто-нибудь подходил, она принималась рассказывать, как проснулась от того, что стало тихо, – дядя Ваня много лет медленно умирал от астмы и постоянно просыпался, кашлял, дышал со свистом и пшикал в рот ингалятор. Весь этот шум от него давно стал привычным и нормальным. И когда стало вдруг тихо, тетя Света, вместо того чтобы заснуть крепче, испугалась во сне, вскочила, но помочь мужу не успела.

Сам дядя Ваня лежал в гробу какой-то желтый и почему-то похудевший. Нина знала, что он умер, но было как-то не похоже. На ощупь он был холодный, сухой и немножко резиновый. Нина не очень расстроилась и заплакала только потому, что плакали все, и их было жалко, особенно Катьку, а не дядю Ваню.

По дороге на кладбище люди говорили о странном. О том, что место для могилы удачное – на пригорке, сухое. Как будто тело дяди Вани было как картошка, которую лучше хранить в сухом погребе, а не во влажном, где она сгниет. И только когда гроб опустили в землю и начали закапывать, Нина вдруг осознала весь ужас – это же был живой человек, он ходил, разговаривал, брал у Нины книжки почитать, сделал детей, работал, а теперь он лежит под слоем земли в маленькой коробочке, и сейчас они все сядут в дутый «пазик» и уедут. А он останется лежать тут. Один. И тело его будет храниться как картошка, а потом сгниет. И трава, цветы, которые на этом месте вырастут, они будут питаться этой полезной гнилью от него, и еще же круговорот воды в природе, а значит, все рассеется, растащится по всему этому лугу, поплывет над деревьями в облаках. И где-нибудь в Африке лев попьет капельку воды из дяди Вани, который сделал своих сыновей, которые сделали его внуков. А капельку воды из их тела потом случайно хлебнет какой-нибудь морж на Северном полюсе, их больше не будет, и они больше никогда и нигде не встретятся. Это было обидно. Не хотелось из целого большого человека превращаться в капельку, которой пописал африканский лев. Должен был быть какой-то смысл во всем этом, что-то другое, секретное, и тогда Нина жгуче хотела это узнать.