Мы проводим следующий час, колотя по ярким пластиковым игрушкам с мигалками и слишком громкими звуками, а еще читаем рассказы, которые она пока не может понять. Я стараюсь изо всех сил и зарабатываю беззубую улыбку малышки.

– Грейс, ты не могла бы сунуть Лили в кроватку и выйти на улицу? Там довольно тепло, пускай дети побегают перед обедом, – говорит Лин. – Кара пока справится тут одна.

Я кладу Лили на желтый пеленальный матрасик.

– Давай переоденемся перед сном.

Она тужится, пока я расстегиваю кнопки на ее комбинезончике, ножки не желают гнуться.

– Ну же, Лили, мне надо на прогулку.

Я корчу смешные рожи, пока ее мускулы не расслабляются и я могу снять грязный памперс.

– Лили, не могу поверить, какая ты вонючая.

Я обтираю ее губкой, надеваю свежий подгузник и делаю «тпру» на толстенький животик. Она хихикает, и я делаю это еще раз, а потом поправляю ей нижнюю рубашку и надеваю комбинезон. Несу ее к кроваткам, а Лили тем временем кладет головку мне на плечо и зажимает в кулачке мои волосы. Она пахнет гигиеническим тальком и детским шампунем. Я привожу в движение подвесную конструкцию «солнце, луна и звезды». Звучит мелодичная песенка «Мерцай, звездочка», и я смотрю, как глаза у девочки начинают закрываться. Пронзительные крики за окном вырывают малышку из сна, ее лицо перекашивается и наливается краской, а из глаз стремительно катятся горючие слезы.

На мгновение я замираю, а потом бросаюсь во двор. Толпа кричащих детей окружает игровой комплекс. Протолкнувшись вперед, я вижу на искусственном газоне Эмили, ее рука выгнута под неестественным углом. Перед глазами у меня все расплывается. Эмили трансформируется в моего отца, лежавшего на дороге много лет назад. Я шатаюсь и падаю на колени.

– Грейс?

Я поднимаю взгляд на ближайшего ко мне ребенка, напоминаю себе, что я здесь взрослая и главная.

– Успокойтесь. Что случилось?

– Она стояла на качелях и упала, – сообщает мне Уильям. – Лин звонит в «Скорую».

Я отвожу челку с лица Эмили, искаженного гримасой боли. Лоб у нее холодный и влажный, кожа мертвенно-бледная.

– Эмили, все будет хорошо, «Скорая» уже едет. Не двигайся, и все будет прекрасно.

Эмили перестает кричать, а только поскуливает, и почему-то мне кажется, что так даже хуже. Я не уверена, что она осознает мое присутствие. Боль, должно быть, невообразимая, а я чувствую себя совершенно беспомощной.

Появляется Лин с одеялом. Я встречаюсь с ней взглядом.

– Где ты была? – шепчет она.

– Мне пришлось поменять Лили подгузник. – Я опускаю взгляд, не желая, чтобы Лин видела в нем чувство вины, и стараюсь успокоить Эмили дежурными словами, поглаживая ее здоровую руку. Несмотря на теплую погоду, рука холодна, как лед.

Мой лоб и подмышки покалывает, как иголками – это циркулирует по телу адреналин. Ладони и ступни онемели.

– Сейчас придет Сара, – говорит Лин. – Хорошо, что они живут за углом. Я пойду на улицу, подожду ее и «Скорую».

Воют сирены, и с меня градом катится пот, но он не может смыть ни моих сожалений, ни нахлынувших воспоминаний. Грудь сжимается, и я ловлю ртом воздух. У меня никогда не бывало на работе панической атаки, и я силюсь успокоиться – у детей и без того шок.

Кто-то трогает меня за плечо.

– Кто пациент? – Лысеющий парамедик становится возле меня на колени и открывает свой ящик.

– Это Эмили, – отвечаю я, а его лицо то фокусируется, то расплывается у меня перед глазами. – Она упала с качелей.

– Привет, Эмили, меня зовут Дэвид. Я приехал, чтобы тебе помочь.

– Эмили, Эмили! – К дочери бросается Сара, душевная боль в ее крике буквально осязаема. Я не могу на нее смотреть. Заботясь об одной ее дочери, я упустила другую. Я начинаю загонять остальных детей в помещение. Некоторые до сих пор плачут. Мы смотрим из окна, как Эмили кладут на каталку и везут к ожидающей машине.

– Она умрет? – спрашивают меня. – Она вернется обратно?

– С Эмили все в порядке, она только повредила руку. – Я стараюсь источать уверенность, которой не чувствую. – Давайте пойдем в уголок сказок и выберем книгу. – Кое-как, на подгибающихся ногах, я иду в другой конец комнаты и опускаюсь в кресло-мешок. Дети опять выбирают книжку «Груффало» о волшебных приключениях мышонка. Голос у меня дрожит, но я с головой погружаюсь в повествование, изображая то лису, то змею, то сову. Притворство – это то, что хорошо мне удается.

Когда дети расходятся по домам, я выравниваю на полке разворошенные книги и протираю столы и полки до тех пор, пока Лин не вызывает меня в кабинет.

– Звонила из больницы Сара. У Эмили сломана рука. Ее продержат там до утра, потому что у нее еще ушиб головы, но в целом все будет в порядке. Грег тоже там. Эмили, вероятно, ужасно рада видеть рядом обоих родителей.

– Слава богу. – Я сажусь, потому что ноги отказываются меня держать.

– Мы должны заполнить форму отчета о том, что случилось. Саре нужно будет ее подписать, а после этого мы отправим копии в «Офстед»[2] и местное агентство по защите детей.

Я с трудом заставляю себя смотреть ей в глаза.

– А что потом?

– Случай будет расследован. Если «Офстед» сочтет нас виновными, они обнародуют на своем веб-сайте сведения об этом инциденте и о мерах, которые им придется предпринять, или тех мерах, которые придется предпринять нам, чтобы удовлетворить требования законодательства.

– Мне так жаль, Лин. Надо было выйти к ним сразу, а не переодевать Лили.

– Это был несчастный случай, Грейс. Такое могло случиться и при тебе. Я знаю, как заботливо ты обращаешься с детьми.

– «Офстед» этого не знает.

– Эмили поправится, это главное. Надеюсь, нас не признают виновными. У нас в «Маленьких желудях» никогда прежде не бывало несчастных случаев, хотя вполне допускаю, что родители станут забирать детей из нашего сада, если «Офстед» публично нас об винит.

– Мне так жаль. – Меня заклинило на этих словах.

Лин смотрит на часы:

– Почему бы тебе не пойти домой? Нам надо поговорить с детьми и остальными сотрудниками, прежде чем составлять отчет. В любом случае, у нас есть на это четырнадцать дней.

– Иди, Лин. Ты совсем замученная. Я закончу уборку и запру здесь.

Мне часто доводится уходить последней.

– Нет. Это сделаю я, – твердо говорит Лин.

Мне хочется спросить, по-прежнему ли она мне доверяет, но я слишком страшусь услышать ответ. Я забираю сумку и пальто и выскальзываю на улицу. На маленькой лужайке перед домом дёрн раскурочен, видны отпечатавшиеся следы шин «Скорой помощи». Со временем трава вырастет снова, не оставив видимых признаков сегодняшнего происшествия. «Можно ли то же самое сказать об Эмили?» – спрашиваю я себя. Мои шрамы больше не видны, но я все равно их ношу.