«Я открыл, что путь самурая есть смерть. В ситуации пятьдесят на пятьдесят между жизнью и смертью просто пореши на том, чтобы выбрать немедленную смерть. Ничего в этом сложного нет. Всего лишь собраться и проследовать. Некоторые говорят, что умереть без того, чтобы выполнить свою миссию, значит умереть напрасно, но это — расчетливая имитация самурайской этики наглыми торговцами из Осаки. Совершенно натурально в ситуации пятьдесят на пятьдесят, что всегда находится извинение для того, чтобы жить дальше.

Но тот, кто выбирает жить дальше, потерпев неудачу в своей миссии, будет презираем как трус и ничтожество. Это рискованная роль. Если умираешь, провалившись в своей миссии, — это смерть фанатика, напрасная смерть. Однако нет, она не позорна. Такая смерть и есть именно Путь Самурая».

Этой запредельной заповедью и был управляем Мисима, когда опустился на колени в кабинете начальника штаба сил самообороны Японии и обнажил живот для совершения ритуального самоубийства. И тем самым внес в сокровищницу вида человеческого, человека как вида, свою контрибуцию. Расширил границы вида, продвинул их даже в смерть. А также искупил свою вину перед юными пилотами-камикадзе и выполнил свой долг. Присоединился к ним не в двадцать, так в сорок шесть лет.

1941. Опубликован первый рассказ 16-летнего Хираоки Кимитакэ, который подписан псевдонимом Мисима, что в переводе означает «Зачарованный смертью дьявол». Верность японским обрядам и традициям с самого начала была основным мотивом его творчества.

1949. Выходит роман Мисимы «Исповедь маски», частично автобиографическая история мальчика, осознающего и скрывающего свою гомосексуальность. В этом романе Мисима признался, что первый оргазм он испытал в двенадцать лет, глядя на картину, изображающую св. Себастьяна, умирающего от ран. Сам писатель, имевший садистские наклонности, позировал в образе мученика.

1966. Мисима снял фильм «Патриотизм». Эта короткометражка была его самым весомым вкладом в кино. Герой фильма, японский офицер (Мисима), готовится вместе с женой к сепукку. Снятый в эстетике театра кабуки, фильм был запрещен во многих странах и считается жизненным манифестом писателя.

После целого дня за столом я в Париже обязательно прогуливался. Чаще всего ходил по набережной Сены в одну сторону — в центр Парижа, мимо низкого барака Лувра (тогда он был черен от автомобильных выхлопов), вдоль сада Тюильри, через пляс де ля Конкорд, на Елисейские поля к самой Триумфальной Арке. Но иногда я по капризу Эдварда Лимонова шел по Сене в противоположную сторону от центра, в сторону вокзала Аустерлиц (и больницы Сальпетриер), но не доходил до него. Я шел в Jardin des Plantes. То есть в парижский Ботанический сад. Правда, в отличие от многих городов мира, там же, в Jardin des Plantes, помещается и зоопарк.

Когда идешь по набережной, стуча сапогами (я обыкновенно надевал стеганую китайскую куртку и красные американские сапоги до колен), то Сену не слышно. Во времена весенних и осенних паводков она еще как-то мурлычет, таща мимо города деревья и мусор в верховья, а в обычное время Сену только вдыхаешь: весной она острее и мокрее, зимой — холоднее, а летом господствуют вонючие примеси — бензина с барж и полицейских катеров, туристской мочи, высохшей на набережных и у мостов, жженого угля из парижских каминов…

Я шел себе, негромко постукивая массивными американскими каблуками. Прохожих в этой части Парижа на набережной мало. Здесь нет лотков букинистов, набережные заправлены в камень не так давно и кое-как. Я шел вдоль Сены, и от кварталов меня отделяла оживленная, как всегда, автострада. Париж допустил свои автомобили на набережные не так давно, если не ошибаюсь, в семидесятые годы, замученный пробками, неохотно. Весной некоторые набережные заливает вода, и тогда движение на залитых участках закрывают. Если бы не автомобили, то эта часть Paris была бы совсем пустынна и тем приятна. Для таких пешеходов, как я, сполна отработавших свой день за рабочим столом.

Когда на противоположной стороне автострады обрывался забор строившегося тогда Института арабского мира, я, дождавшись зеленого сигнала светофора, переходил автостраду. Потому что тут начинался уже забор Ботанического сада. Главный вход в Сад находился еще в четверти, может, часа пути, боковых калиток до самого Главного входа не было, но мне он был не нужен, мне нужно было пройти мимо волков.

Видимо, директором Сада был в это время волко-ненавистник, потому что он поместил двух замечательных, гордых, с лунными глазами животных у автострады и таким образом травил их ежеминутно выхлопными газами проезжавших толпами авто. В довершение всего рядом с вольером волков, видимо, этот же администратор-садист поместил вольер с оленями и вольер с антилопами. Да так, что ветерок дул на волков со стороны оленей и антилоп. Дичь раздражала ноздри хищников, но, попирая все их инстинкты, между волками и дичью находилась частая стальная решетка.

Я всегда останавливался возле них. И дружелюбно разделял на некоторое время с ними их одиночество. Самец и самка, они относились друг к другу с любовью и вниманием. Самка обычно ходила у дальней стены вольера неровными шагами уставшего от заточения существа, а самец либо стоял на самой высокой искусственной скале, либо лежал в тени жидкого деревца. Я как-то наблюдал, как волчица подошла к самцу, посмотрела на него некоторое время сверху, а потом ласково лизнула его в нос. И так они на некоторое время замерли. Пример любви и единения заточенных здесь ради удовлетворения тщеславия человека и удовольствия идиотов-детей.

Далее я шел вдоль забора, уже не останавливаясь. Входил через Главный вход в Сад, на круглой площадке были разбиты клумбы, пахло вскрытой сырой землей, как на кладбище. Людей было мало, они были словно нарочно расставлены одинокими значительными фигурами. Получилась прямо тревожная обстановка экзистенциального фильма. Было понятно, что здесь что-то творится или будет твориться. У Jardin des Plantes есть другой Главный вход, более оживленный, он сразу ведет к различным павильонам, там торгуют сувенирами и там начинаются экскурсии. Вот там многолюдно. Здесь же, с набережной, входили такие же, как я, одинокие бродяги, которым нужно было отвлечь свой мозг от работы или навязчивых идей. Некоторые из них не выглядели психически здоровыми.

Справа от входа, опущенные к текущему ручью несколькими удобными ямами для купания, жили медведи. Они находились в искусственном ущелье из бетона и псевдовалунов. Стены ущелья вздымались вверх вертикально, так что у медведей не было шансов выкарабкаться наверх и освежевать нескольких детей или парочку немецких туристов.

Вообще-то у Парижа есть полноценный специализированный зоопарк в Булонском лесу, здесь же, в Jardin des Plantes, зоопарк усеченный и рудиментарный, остаток старого парижского зоопарка. Сад специализирован по ботанике, а не зоологии. Основал Сад великий натуралист граф Жорж-Луи Леклерк, известный миру под именем Бюффон. Он написал «Натуральную историю» в сорока томах. Мой друг писатель Патрик Бессон утверждал, что у Бюффона великолепный стиль и своим литературным стилем он завоевал сердца просвещенной Франции. Простых же людей он завоевал основанным им Садом чудес — т. е. Jardin des Plantes. Ведь до 1936 года у французов не было даже отпусков, поэтому где мог простой труженик увидеть экзотические растения? Разве что во французских колониях, недосягаемых для подавляющей части парижан. Это сейчас западные туристы прыгают как блохи по планете. Jardin des Plantes основан в самой середине XVIII века, там до сих пор стоят старые, толстого стекла теплицы, заправленные в рамы не то из свинца, не то из потемневшего олова, и за их темными стеклами цветут экзотические цветы и свисают с ветвей экзотические плоды. Теплицы эти выглядели совершенно средневеково, мне это нравилось, надеюсь, их не заменили современным тупым пластиком или на какие-нибудь евроокна.